– Высокий, статный и необычайно красивый магус, чей возраст угадывается по едва уловимым деталям внешности и поведения: спокойное лицо мраморной статуи, легкий намек на скорбную улыбку того, кто прожил долгую жизнь и видел многое, слишком многое. Видел такое, что хотел бы забыть.~

– Черты этого лица похожи, но так сиять могут лишь молодые глаза, и эта улыбка – совсем другая. Она жадная, ненасытная, она словно говорит: я видел так мало, неимоверно мало, подайте же мне весь мир на блюде, чтобы я смог его как следует рассмотреть и съесть, если захочу. В каждом его движении – сдержанная сила, в каждом слове – ум и проницательность. Он наслаждается каждым мгновением жизни и мыслью о том, что этих мгновений ему отпущено еще очень-очень много. Он… так думает.~

– Ему~ больно, и все же ~он~ терпит. Играет роль. В ее видении ~он~ сидит во главе стола и смотрит на остальных, смотрит на каждое любимое и родное лицо. Она слышит отголоски мыслей: ~он~ так долго не заглядывал в те дальние углы памяти, где хранились эти лица, что иные из них покрылись патиной и потускнели. ~Он~ не ожидал их увидеть такими – живыми и настоящими. Не знал, что она умеет оживлять давние воспоминания. Им овладевают странные чувства: смесь безграничной благодарности и легкой обиды из-за того, что она причиняет ему боль. На миг ~он~ забывает, с чего все началось и зачем понадобилось это болезненное погружение в океан воспоминаний.

Но она-то все помнит. А еще слегка злится из-за того, что ~он~ вынуждает ее так поступать, и даже испытывает что-то вроде радости – тайной радости, постыдной радости – из-за того, что ~он~ мучается.

– …сам этого хотел. Что уж теперь жаловаться.~

Это точно.

– Еще один магус – тоже взрослый, тоже красивый, очень похожий на того, первого, но, в отличие от него, не воин. Эти мечтательные глаза с большей охотой вглядывались в книги, чем в морской простор, этот беспокойный разум не знал единения с фрегатом, но эта причудливая душа никогда по такому поводу не печалилась. Ему хватало тех морей, что простирались на бумаге и в абстрактных просторах чистой философии. Как же странно – именно он сложил однажды песню, которую так хорошо приняли матросы зеленопарусного рыбокорабля. Мы там, где звездный свет…~

– Женщина с очень длинными темными волосами, которые струятся по плечам как река и собираются в море рядом со стулом, на котором она сидит. Море ширится и растет. На самом деле, конечно, они не были такими длинными, но этот образ быстро выходит из-под контроля, начиная жить своей жизнью. Это лицо, ах, лицо… Острые скулы, яркие зеленые глаза под изящными бровями вразлет, нос с легкой горбинкой и полные губы. Ее взгляд полон доброты и ласки, но ранит острей любого ножа.~

И еще много, много лиц. Все они сидят за длинным столом и смотрят на ~него~, словно ждут сигнала. Она медлит. То, что сейчас произойдет, причинит нешуточную, настоящую боль, и ее тайная радость исчезает без следа при мысли о том, что все всерьез. А если все старания напрасны? Если ~он~ все равно ничего не поймет? Получается, она мучает ~его~ впустую?..

Она заставляет видение слегка померкнуть, чтобы проверить ~его~ реакцию. Сперва ~он~ светлеет лицом, расправляет плечи, которые как-то незаметно успели ссутулиться, и переводит дух. Но спустя всего лишь мгновение опять мрачнеет и с грустной улыбкой качает головой:

– Нет. Продолжай, пожалуйста. Я хочу понять, чего ты этим добиваешься.~

Что ж…

– Перед каждым из сидящих за столом появляется чаша, а рядом – нож. Повинуясь ее приказу – а в этом видении все происходит именно так, ведь они на самом деле марионетки, созданные из воспоминаний, и действуют согласно ее воле, – каждый берет нож в правую руку, а левую подымает над чашей.~

– Он~ сжимает кулаки, но не просит ее остановиться.

– У них золотая кровь. Это странно – она почему-то хотела, чтобы кровь была черной. Разве это имеет значение – какого цвета кровь? Наверное, да. Она сосредоточивается, и струи жидкости, наполняющей чаши, темнеют, но так до конца и не становятся черными. В каждой чаше кружится маленький черно-золотой водокрут, и, поскольку она видит все чаши одновременно, он тоже…~

…вскакивает, бросается к борту, где ~его~ сотрясает рвота.

Она тянется – а потом скорбно замирает и сворачивается в три клубка, три пульсирующих средоточия разума. Ей хочется отгородиться от всего мира, но это невозможно. Из невообразимой глубины – море рядом с Росмером отнюдь не такое глубокое, но ей открыты места, куда не достал бы самый длинный в мире лот, просто обычно она предпочитает туда не заглядывать – за происходящим следит глаз. Тот самый ~Глаз~, что хладнокровно наблюдает за ней уже много лет, хотя она лишь недавно стала обращать на него внимание. Та самая сила, для которой у нее нет имени.

И вот теперь в этом взгляде появляется что-то новое.

Какая-то… искра.

Она чуть придвигается к нему и замирает. Природа этой силы кажется смутно знакомой, но все-таки никак не получается определить, стоит ли бояться… его? ее?.. этого существа.

Если бы она могла говорить, то спросила бы: ты Меррская мать?

Искры сверкают ярче. Он… да, это все-таки он… смеется?

Свой следующий вопрос она не в силах задать даже в мыслях.

Он тянется к ней – очень-очень осторожно, словно великан, который боится раздавить что-то хрупкое и изящное, как тончайший фарфор, как хрустальный бокал, как шаль из паутины или корона из семян одуванчика. Он и впрямь великан, он во много раз больше нее, и три бесстрашных сердца сжимаются, а зеленые паруса трепещут, хотя ветра нет. Что-то сейчас произойдет. Что-то сейчас случится. Пусть гигант и пришел, чтобы помочь, – он так огромен, что одним неловким движением может раздавить ее, уничтожить, сломить.

~~~~~~~~~~~~~~~

Изменилось ли хоть что-нибудь?

Она не знает.

– Он~ тяжело оседает у борта, пряча лицо в ладонях. Дышит шумно, с присвистом, как будто вот-вот закричит. Но секунды сменяются минутами, и в конце концов ~его~ напряженные мышцы расслабляются, дыхание выравнивается, а комок в горле исчезает. Запрокинув голову, ~он~ сидит в такой позе, пока за бортом не раздается знакомый женский голос:

– Можно подняться?

– Я просил меня не беспокоить, – отвечает ~он~ не шевелясь.

– Знаю, – говорит целительница. – Но еще я знаю, что ты провел там в одиночестве пять часов и, судя по всему, не добился желаемого. Тебе нужна помощь, Кристобаль, не отрицай.

– Да? – ~Он~ смеется, сухо и зло, но в глубине души чувствует угрызения совести, застарелую боль и… то самое чувство, <запретное.

Обомлев, она прислушивается к своим ощущениям.

<запретное <запретное <запретное

Это странно…

– Ладно, поднимайся. Может, ты и впрямь сумеешь увидеть то, чего не вижу я.

Она садится у противоположного борта, обняв руками колени, и смотрит на ~него~, словно не решаясь о чем-то спросить. Он отвечает таким же смущенным взглядом. Между ними что-то изменилось: фрегат не знает, что именно, и все-таки чувствует перемену. Раньше в молчании они были гораздо дальше друг от друга, чем сейчас, хотя и неизменно стремились преодолеть эту пропасть.

– Что там, у Рейнена? Айлантри уже признался в содеянном?

Целительница удивленно моргает.

– Ты-то как узнал?

– Он побывал здесь рано утром. Просил взять его в команду.

– И ты…

– Мы оба не готовы, – отвечает ~он~ твердо. – Момент еще не настал.

– Может и не настать, если Дух Закона казнит его за нарушение запрета, – сварливо замечает целительница. – Ты рискуешь его потерять. Он слишком многого лишился ради того, чтобы тебе помочь.

– Он~ упрямо качает головой:

– Айлантри действовал не только ради меня – у него были и другие причины.

– Намекаешь, что я плохо разбираюсь в людях?

– Намекаю, что ты была слишком расстроена и не замечала, как он… на тебя смотрит.

Она снова моргает, недоверчиво усмехается, потом одними губами произносит какое-то слово – какой-то вопрос. ~Он~ умудряется его прочитать и возмущенно фыркает в ответ. Миг спустя оба начинают хохотать как безумные, и фрегат вдруг ощущает, что именно между ними стало другим.