«Пять часов, – мысленно повторила целительница. – Чем же он собирается заниматься так долго?»

Вслух она сказала:

– Вы идите, а я останусь тут. Мне совершенно нечего де…

И внезапно Эсме ощутила такую сильную боль, словно ей в висок вонзилась толстая стальная игла. Гроган зарычал и схватился за голову, Кай побелел, а Гвин выругался сквозь стиснутые зубы. Спустя долю секунды «Невеста ветра» дернулась на привязи так, что доски причала подпрыгнули, но сам он устоял. Паруса фрегата затрепетали, как листья на ветру, абордажные крючья вздыбились, и даже броневые чешуйки, обычно плотно прилегающие к бокам, приподнялись, демонстрируя серую нежную плоть у основания. Левый глаз – тот, который они видели, – закрылся, потом открылся, и Эсме померещилось, что обычно бесстрастный взгляд фрегата выражает немыслимый испуг.

Целительница, превозмогая боль, шагнула вперед, ближе к фрегату, рассчитывая уловить хоть какие-то мыслеобразы и понять, что происходит. Кто-то из товарищей схватил ее за руку, но она вырвалась и все-таки подошла почти к краю причала. Ей в лицо уставился свирепый шип с крючком на конце. Она закрыла глаза. «Невесту ветра» окружило мутное облако мельчайших мыслеобразов, похожее на взбаламученный песок; толку от этих обрывков и осколков не было никакого: они даже не выражали законченных мыслей или понятий. Эсме раньше не приходило в голову, что образ – будь то воспоминание о чем-либо реальном или плод воображения – можно разделить на такие вот мелкие и бессмысленные части, и от одного взгляда на них ее замутило. И все-таки она сумела найти в себе силы, чтобы собраться и мысленным усилием потянуться дальше, глубже…

Фрегат был в смятении.

Сперва она не поняла, в чем причина, – ведь «Невесте ветра» не было больно, никакая морская тварь не подкралась к ней тайком, не вернулась корабельная чума, не промелькнул на горизонте зловещий белый призрак. И все-таки Эсме ощутила, что на живой корабль воздействует некая странная сила, для которой не нашлось не то что названия, но даже подходящего образа. Эта сила все время ускользала от мысленного взгляда, держась как будто у самой границы поля зрения, так что ощутить ее можно было лишь с помощью какого-то другого, тоже неназываемого чувства. Справившись с паникой, Эсме вынудила себя дышать ровнее и прислушалась к собственным ощущениям. Да… не зря ей почудилось, что загадочное нечто стоит совсем рядом, за спиной, чуть высовываясь из-за плеча, но прячась от прямого взгляда. Источник смятения и страха располагался где-то внутри нее самой. Точнее, внутри «Невесты ветра» – ведь сейчас она испытывала то же самое, что фрегат. Продолжая следить за дыханием и держа свой страх железной хваткой, целительница обратила мысленный взор на себя и увидела нечто настолько несуразное, что едва не расхохоталась.

У нее было четыре руки. И четыре ноги.

Да-да – все ее тело как будто раздвоилось, породив причудливое ощущение, похожее на боль от слишком усердной щекотки. Или на дрожь, что пробегает по коже, стоит подуть слишком холодному ветру посреди жаркого дня. Что это значит? Что затеял Кристобаль и почему он снова рискует фрегатом и их жизнями?

Чувствуя, как в глубине души смятение и паника уступают место гневу, она принялась шептать «Невесте ветра» что-то утешительное, называть ее всевозможными ласковыми словами, которые не очень-то подходили трехмачтовой громадине, но интонация была важнее смысла. Эсме успокаивала фрегат, как успокаивают лошадь, испугавшуюся змеи, что проползла через дорогу и скрылась из вида. Что бы ни устроил капитан – а поговорить об этом, конечно, придется, – непосредственной угрозы явно не было, и лучше уж помочь ему и «Невесте ветра» быстрее пройти странное испытание, чем наблюдать, как живой корабль мучается от страха.

И, сама того не желая, с каждым ласковым словом, каждым мысленным поглаживанием колючей шкуры и трепетных парусов Эсме все сильнее погружалась в сознание фрегата, который впервые открылся ей до конца. Вокруг целительницы теперь витали образы, одновременно знакомые и чужие: чьи-то лица, загорелые, в шрамах, суровые и смеющиеся, молодые и зрелые, искаженные болью и умиротворенные смертью; чьи-то руки – а в руках сабли, ножи, канаты, золото; чьи-то слова, такие разные слова… Она побывала в сотне разных мест за один миг и увидела тысячу рассветов и закатов; она услышала, как на разные лады шумит прибой у гранитных, песчаных или галечных берегов. Нынче утром, размышляя о том, сколько городов ей довелось посетить менее чем за год, она сочла себя опытной путешественницей. Но теперь ей стало до боли понятно, что мир на самом деле куда огромнее и многообразнее, чем можно было бы предположить, и что ей открылась даже не десятая его часть. О да, за четыре десятилетия в море «Невеста ветра» и ее навигатор много где побывали…

Шаг, еще шаг.

За поворотом воображаемой дороги пахнуло грозой, и Эсме поняла: ей туда.

Чтобы не испугать фрегат, в кои-то веки разрешивший чужачке проникнуть в крепость своего разума, она отпустила свою телесность, отказалась в этом невозможном пространстве воспринимать саму себя как человеческое существо, стала чем-то маленьким и обтекаемым, как малек фрегата. А потом позволила невидимым течениям увлечь себя еще глубже, не пытаясь ничего тронуть, но внимательно глядя по сторонам.

Город.

Какой-то не очень большой город, похожий на Тейравен, – как будто к знакомым улицам прибавилась еще одна, и еще одна площадь, и другая башня с часами над площадью – чуть выше и стройнее, с красивыми барельефами и новехонькой темно-коричневой крышей.

Полдень. Почему здесь так многолюдно в жаркий полдень? Впрочем, люди уже расходятся – словно то, ради чего они собрались, закончилось и больше не вызывает интереса. Лица у них очень разные: кто-то хмурится, думая о чем-то неприятном, кто-то смеется, будто идущий рядом рассказал ему очень смешную байку, кто-то размышляет о погоде, ужине или здоровье детей, вновь погружаясь в повседневные заботы, из которых ненадолго вынырнул ради…

Ради чего?

Рыбка-Эсме смотрит вперед и видит там, где постепенно тает многолюдная толпа, какой-то высокий помост. У нее екает сердце при виде этого помоста, но она вынуждает себя двигаться вперед, потому что знает: это разгадка. Это ответ на все многочисленные вопросы, которые возникали у нее – да и не только у нее – всякий раз, когда кто-то с умыслом или без такового произносил название этого городка, расположенного на каком-то из Десяти тысяч островов.

Лэйфир.

Ближе, еще ближе. Она видит все новых людей, которые до безумия похожи на тейравенцев, и в какой-то момент ей даже кажется, что в толпе мелькает лицо Старого Пью. В этом нет ничего удивительного – такие небольшие города и впрямь чем-то похожи друг на друга. Ближе. В памяти всплывает имя, которого она раньше никогда не слышала: Эсме прячет его, чтобы осмыслить потом. С именем приходит еще один незнакомый образ: большая птица с желтыми глазами-блюдцами, крючковатым носом, коричнево-серым пестрым оперением. Сова. Сова – клан, погубленный больше тридцати лет назад…

Рыбка-Эсме изумленно моргает – и в мгновение ока случаются сразу две вещи.

Мир меняется – как будто сдвигается, – и теперь площадь вокруг нее безлюдна, но зато покрыта снегом. Это странно, потому что солнце по-прежнему светит в вышине, не жалея полуденного тепла, да и снег какой-то неправильный. Как будто… грязный.

А потом она понимает, что это никакой не снег.

И ее вышвыривает обратно в реальность.

В Огами они прибыли в полдень, когда жизнь в порту и окрестностях замерла, словно городок вымер. «Легкокрылая» встала у первого же свободного причала, и никто не подошел, чтобы узнать, откуда явились чужаки и что им здесь нужно. Сандер, старательно пряча лицо под капюшоном, выбрался из лодки и огляделся по сторонам.

Солнце маячило над головой, как навязчивое напоминание, что они потратили две трети отпущенного срока и вернуться в Росмер менее чем за сутки даже при попутном ветре едва ли возможно. Сандер гнал прочь эту мысль – от нее несло соленой гнилью.