Так было ликвидировано, как говорится, восстание «левых с-р-ов» в Петербурге.
ОБЫСК
Сон: «пес в тазу» —
огромный медный таз, как резиновый, наливаем кипятком, и в тазу стоит огромный пес, фурчит, а ничего; а тут С. В. Познер отпихнул ногой дверь и несет на блюде пирог.
Днем газета — в газете слова Спиридоновой: «слушай, земля!» И подумалось: «обыск!» Не обратил внимания: о ту пору обыскная мысль и надо и не надо лезла в голову.
С вечера мело — завтра Сретение! Зажег лампадку и при огоньке взялся за книгу — «Исследование о Михаиле архангеле». Читая, рисовал. И когда под крыльями подписывал: «Salve abductor angele!» («Радуйся ангеле-водителю!»), слышу, стук шагов по лестнице. Я зажег лампу и с лампой к двери —
« — — вооруженные до зубов ворвались чекисты — — »
Мне показалось, очень много и очень все страшные — «до зубов», но когда моя серебряная стена с игрушками зачаровала пришельцев, я увидел простые лица и совсем нестрашные, и только у одного пугала за плечами винтовка.
— Годится ли от лампадки закуривать? — заметил мне который-то.
— Да я спичкой огонек беру!
Но это все равно, хотя бы и нестрашные — и это всегда при обысках! — как будто нахлестнется на шею — и петля!
А в «Обезьяньей-великой-и-вольной-палате» ни хлеба, ни чего — все подобралось! — а только сухариков немножко, на случай болезни берег, да табаку собрал в коробку, так на донышке, черные сигарные листы, завязал всё в узелок, и повели —
А на воле метет!
ПОВЕЛИ В СОВДЕП
Захлестнулось — теперь никуда! — иду, как на аркане, и странно, как по воздуху, вот настолечко от земли! — фонарь — в фонаре свистит, ишь, запутался в трамвайной проволоке, ну! —
нет, не поддается!
— — да хлоп комок под ноги!
и ускакал.
Идем по трамвайным рельсам. Снег в глаза, а не холодно. Еще бы холодно!
— Куда?
Молчит.
Я оглянулся: а за спиной черно — черной стеной закрывает.
ПОД ЛЕСТНИЦЕЙ В СОВДЕПЕ У ПЕЧКИ
— Придется подождать: приведут еще товарища!
Это сказал не тот, который меня вел, — тот, как снежок, прыгнул в метель — это другой.
Я забился в угол головой под лестницу. Между мною и моим стражем прислонена к лавке винтовка. Он подбросил полено в раскрасневшуюся печку — и красным пыхнуло жаром.
Он — рабочий с Трубочного завода, а я — —
— Саботажник?
— Нет.
Недоверчивым глазом посмотрел на меня вполуоборот и так недоверчиво-подозрительно и остался, а другой его глаз туда — в метельную темь.
«в этом доме до Совдепа жил Ф. К. Сологуб, и сюда под лестницу засидевшиеся гости спускались будить швейцара, и нетерпеливо ждали, когда швейцар крякнет — »
— Ведут!
Громко, без стеснения, распахнулась дверь —
Я ему очень обрадовался.
Съежившийся растерянно смотрел он из шубы, еще бы! ведь всю-то дорогу, как вели его, он себе представлял, что ведут его на расстрел — «китайцы будут расстреливать!» — и в предсмертные минуты он вспомнил все свои обложки и заглавные буквы и марки, нарисованные им для «Скифов» и «Знамени борьбы» — —
И вот вместо «китайцев» — я:
— Козьма Сергеевич!
— Трубку потерял, — сказал он, обшариваясь, и не находя.
Нас вели по знакомой лестнице — всё вверх — «к Сологубу».
У «СОЛОГУБА»
Ничего не видно
— храп — и ползет — —
Присели к столику, закурили и ни гу-гу. В двери окошечко — жаркой свет. За дверью шумели «китайцы», потом «китайцы» по-немецки стали разговаривать, а потом «китайцы» замолкли —
— храп — и ползет — —
« — мы сидим в «зале у Сологуба», и мне ясно представился последний вечер у Сологуба на этой квартире: елка — тесно — какой-то пляшет вокруг елки, а елка вот тут, где сейчас мы сидим у столика.
«Кто этот молодой человек?» — спрашивает меня Е. В. Аничков.
А я и не знаю и говорю наобум: «Дураков!» Артур Лурье и с ним Л. Добронравов у стенки там — а там М. А. Кузмин, О. А. Глебова-Судейкина, Теффи — — А вот и сам Павел Елисеевич Щеголев; а за ним П. Я. Рыс, а за Рысом на комариных ножках С. А. Адрианов — »
— храп — и ползет — —
Чья-то рука пошарила по столику. Ловко, как из отрывного календаря, оторванула — на столике книга! — и во тьме загорелся еще огонек.
«Беда, — подумал я, — коли надобность выйти!»
А какой-то, восставший из тьмы, стучал в дверь «китайцам» — а «китайцы» как вымерли. Так несчастный и откулачился от двери и упал во тьму.
И мы, обкурившись, опустились на пол.
И сон — и сквозь сон пить хочется! — сном затянулся, как папироской, беспамятно —
— — — — — — — — — —
и вдруг — распахнулась дверь и остренький тощенький, вскоча в комнату, затаратал, как будильник.
И я сразу проснулся.
ПОУТРУ
Да нас туг набилось — целый клоповник!
здесь сидел Иван Степанов Петров
лошадь из пчелы за спикуляцию
— — спекуляция? — говорит какой-то со сна с перемычками, — что такое спекуляция?
— — обольем тебя водой и заморозим — это спекуляция!
— — свобода! она хороша, когда есть своя голова; а
голова не то, чтоб была она свободная, а как сказать, настоящая голова, а не пыльный мешок.
— — натравливают, ну и каждый делается, как собака.
— — клюет свинство.
Поздравителям 1918 года:
б. полотеру — 2 р.
б. швейцару — 5 р.
б. водопроводчику — 1р.
б. трубочисту — 1р.
— — волки и те стадом ходят!
— — вчера заставили дрова носить.
— — тоже и воду, и прибрать все надо.
— — —
Осмотрел я стену, исписанную и карандашом и углем и мелом: телефоны, фамилии и всякие «нужные» и так изречения и «на память». И опять к столику, где ночью сидели. Тут и Петров-Водкин поднялся.
— Трубку потерял! — тужил он, никак не мог забыть.
Я взял со стола растерзанную книгу, служившую как отрывной календарь, — и сразу же узнал: это мои «Крестовые сестры».
— «Крестовые сестры!» — показал я Петрову-Водкину.
Но он ничего не ответил.
А я ничего не подумал — а прежде бы подумал да еще как! — я положил книгу назад на столик.
Хотелось мне списать со стены, а из «Крестовых сестер» выдрать страницу пожалел; на полу валялся примятый листок — на нем Петров-Водкин ночевал, вот на нем —
Яшка Трепач принес что-то вроде кипятку — Яшка Трепач староста! — но пить не из чего было.
— Скажите, пожалуйста, — обратились мы оба к Яшке, — долго нам тут сидеть?
— Если на Гороховую не затребуют, засядете надолго.
— Может, нас, как заложников, тут оставят? — в один голос сказали мы Яшке.
— Заложников? — Яшка окинул нас веселым глазом, — такую дрянь!
Вошел «китаец» и сказал чистым русским языком:
— Которых привели ночью — — ?
Мы с Петровым-Водкиным выступили.
— Заложники! — поддал Яшка, — ну и народ!
— Нет ли хлебца! — остановил ледящий, которого вчера заставили дрова таскать на 6-ой этаж.
— Хлеб не отдавай! — окрикнул кто-то вдогон, — с Гороховой скоро не выпустят.
А когда мы с «китайцем» выходили из «залы Сологуба», в проходе столкнулись со Штейнбергом и Лемке: они ночевали в «кабинете Сологуба» —
Штейнберг — в женской шубе,
Лемке — с таким вот чемоданом, какие только в багаж сдают.
В СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ
