Если мы говорим о данном доме, и, в дальнейшем, о родовом понятии дома, то было бы роковой ошибкой считать, что понятие дома есть род, а данный дом есть вид этого дома. Поскольку понятие есть логическое образование, а дом есть физическая вещь, мы никак не можем согласиться ни с тем, что понятие вещей суть тоже вещи, только более общие, ни с тем, что вещи, подводимые под понятия, в основе своей являются теми же самыми понятиями, только более частного характера. В первом случае мы имели бы метафизический материализм, во втором же случае абсолютный идеализм. Считая обе эти философские системы ошибочными, мы должны сказать, что понятие дома не есть род в отношении самого дома как вида, но есть специфическое отражение данного дома или множества домов, такое, в котором кроме акта обобщения действует еще и много других актов человеческого сознания и мышления. Отражение, о котором мы говорим, есть очень сложная функция, анализ которой является предметом специальных исследований. В настоящем же пункте нашего исследования для нас достаточно будет сказать только то, что фонема звука вовсе не есть только простое обобщение звука. Даже если ограничиться только мышлением и оставить в стороне такие области сознания, как эмоциональная, волевая, трудовая и т.д. и т.д., то даже и в области одного мышления будет огромным искажением обозначенного звуком предмета считать, что мы только обобщили данный предмет и, в дальнейшем прекратили всю мыслительную работу над ним.
Этот факт специфичности фонематического обобщения, надо сказать, не только плохо усваивается многими фонологами, но часто даже и вообще не является для них ни проблемой, ни заслуживающим внимания предметом. Поэтому остановимся еще минутку, чтобы вызвать интерес к этому вопросу путем одного простейшего сравнения.
Пусть мы имеем много синих предметов. Небо или море называют синими. Многие цветы, например, васильки или ирисы – синие, бывает синее сукно, синие костюмы или шляпы, галстуки, чулки, туфли. Цвет кожи у человека от холода или болезни делается синим. Бывают синие чернила, карандаши и вообще краски. В синий цвет можно окрасить предметы домашнего обихода. Бывают синие обои, синие кастрюли, чашки и вообще посуда. Можно обобщить все эти синие предметы и выставить понятие «вещь синего цвета» или «предмет синего цвета». Такое понятие, конечно, будет родовым в отношении тех видов, которые мы обозначали как отдельные синие вещи.
Но вот мы можем заговорить тоже о таком обобщении как «синева». Эта синева, хотя и получена нами из наблюдения отдельных синих предметов, вовсе не является родом в отношении их как видов. Разные оттенки синевы мы можем нарисовать на полотне отдельными полосками, при рассмотрении которых мы даже и не вспомним о каких-нибудь васильках, брюках или чернилах. Синева, взятая сама по себе, конечно, тоже есть обобщение, однако уже не вещественное, не такое, чтобы мы могли сказать о брюках, как о разновидности синевы или о глазах, как о разновидностях синевы. Синева, взятая сама по себе, есть общность совсем в другом смысле слова. Это есть особая и притом самостоятельная существенная предметность, не имеющая ничего общего с отдельными синими предметами. Чтобы перейти от отдельных синих предметов к синеве, нужно сначала перейти от явления к сущности, и только тогда можно будет сопоставлять синеву с отдельными синими предметами.
Кроме того, если говорить о родах и видах, то они, конечно тоже имеются в самой синеве, как таковой, но их невозможно сопоставить с отдельными синими вещами. Можно, например, считая синий цвет чем-то общим, говорить о светло-синем и темно-синем, о насыщенно-синем и разреженно-синем и т.д. и т.д. Цветоведение разработало этот вопрос очень глубоко, и классификация синевы может быть весьма разнообразной. Ни при чем тут галстуки или кастрюли?
Эту аналогию очень удобно применить и к звукам, в их соотношении с фонемами. Звуки могут быть самыми разнообразными, – по высоте, по тембру, по силе звучания, по той или другой окраске; и окрасок этих – бесчисленное количество. Тут можно устанавливать какие угодно роды и виды, и это не будет иметь никакого отношения к фонемам, как бы мы эти звуки ни обобщали и какие бы классификации их мы ни устанавливали. Чтобы перейти от звука к фонеме, мало одного обобщения и мало даже бесконечного количества физических обобщений. Чтобы получить фонему звука, надо прежде всего перейти от звука как явления, к звуку как сущности. Перейдя к фонемам, мы, если угодно, тоже можем устанавливать всякие роды и виды фонем. Но эти фонемные роды и виды представляют собою совершенно самостоятельную смысловую сущность звука, ту его чистую слышимость, при которой мы уже забываем об ее физических причинах и об ее физиологическом происхождении. Поэтому подлинное разделение фонем на роды и виды мы сможем понять только после установления аксиомы идеализированных объектов, о чем речь будет идти ниже. Сейчас же мы озабочены характеристикой только специфической стороны той генерализации, которая необходима для получения фонемы. И эта специфика повелительно заставляет нас выйти за пределы непосредственно физического звучания и за пределы физического разделения вещей на роды и виды.
Вот почему, отметив генерализацию как нечто весьма важное и существенное для фонемы, мы тут же должны сказать, что фонема вовсе не есть только обобщающий акт мысли о данном звуке, но и вся совокупность мыслительных актов, возникших в силу существенного отражения действительности в мысли. Вот эту совокупную мыслительную обработку звука при помощи всех необходимых категорий, без которых не может возникнуть существенного мышления о данном предмете, мы и считаем нужным обозначить особым термином, именно термином «ноэтический акт» или «ноэтическая предметность». Фонема есть таким образом, ноэтический акт воспроизведения звука и через звук той предметности, которую данный звук обозначает.
г) Аксиома аноэтической предметности. Смысловая функция звука, или его фонема есть аноэтическое воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает (II 2г).
Наиболее интересным и наименее разработанным в науке вопросом является аноэтическая сторона фонемы, а следовательно, и ее модели. Обычно думают так, что фонема есть то или иное воспроизведение подлинника, т.е. в данном случае звука с тем или другим воспроизведением составляющих его элементов. Когда фонема характеризуется как сумма дифференциальных признаков, это достигает того, что мы с полным правом можем назвать рационалистической метафизикой. Когда-то во времена Декарта пользовалось общим признанием убеждение, что «порядок и связь вещей суть те же, что порядок и связь идей». Однако, после XVII в. в науке слишком много утекло воды, чтобы можно было в такой мере отождествлять состояние вещей и состояние идей этих вещей. Теперь уже давно все научные работники хорошо знают, что определенная раздельность вещей, хотя и создает некоторого рода раздельность их идей, но эта раздельность идей – не та, что раздельность вещей. Философская теория отражения тоже давно покинула эту почву рационалистической метафизики и тоже понимает отражение вещей не буквально, но в смысле очень сложных функциональных отношений. Та фонема, которая является результатом специфического функционирования звука в человеческом сознании и мышлении, тоже вовсе не является буквальным повторением и воспроизведением соответствующего подлинника. Сознание не только отражает действительность, но и переделывает ее; а потому фонемы только очень редко дают буквальное воспроизведение действительности и чаще воспроизводят ее весьма своеобразно, а, иной раз, даже и неузнаваемо. Это тем более нужно иметь в виду, что и сама звуковая действительность, отражаемая в фонемах, отнюдь не всегда является такой уж расчлененной и такой уж систематической.
Живая человеческая речь, как мы об этом уже много раз говорили, является весьма трудно расчленимым потоком; и, хотя каждый составляющий ее звук почти всегда имеет весьма богатое значение для данного отрезка речи, тем не менее, самый этот отрезок речи почти всегда и произносится нами самими и воспринимается у других, и понимается тоже, и в собственной и в чужой речи, как нечто сплошное и нераздельное, как нечто такое, на отдельные звуки чего мы даже не обращаем внимания. Наоборот, обращение внимания на каждый отдельный изолированный звук нашей собственной или чужой речи только помешало бы понимать эту речь, да, пожалуй, помешало бы даже и просто ее произносить.
