Подчиненность каждого звука категориям различия, тождества, сходства, противоречия и противоположности образует то, что необходимо назвать отношением звуков между собою, а отношение звуков между собой есть их связь между собою, которая является только той или иной конкретной разновидностью связи звуков между собой. Связь звуков между собою есть нечто целое, поскольку всякая целость предполагает одновременное наличие всех ее связанных между собою и подчиненных ему элементов. Целое не делится на составляющие его элементы, т.к. иначе оно было бы не целым, но беспорядочным их конгломератом. Целое есть новое качество в сравнении с элементами его составляющими. С другой стороны, составляющие его элементы, во-первых, дискретны между собою и потому не входят ни в какое целое; а с другой стороны, они отражают на себе все целое и потому являются не просто его частями, но именно его элементами. Каждый элемент отличен от другого элемента, но тождественен с ним в том, что делает его элементом данного целого. Таким образом, целое, во-первых, не делится на свои части; а, во-вторых, оно делится на них и потому является единораздельной цельностью. Единораздельная цельность звука и есть его структура. Это есть конкретно данное отношение и связь составляющих его элементов.

Для концепции признаков физических звуков и отношения между соответствующими им фонемами имеет большое значение работа С.К. Шаумяна «Логический анализ понятия фонемы»[33], требующая, однако, ряда коррекций.

Прежде всего С.К. Шаумяну кажется, что привлечение математической логики для анализа понятия фонемы имеет какое-то глубокое значение. На самом же деле все сводится здесь только к разного рода буквенным обозначениям тех тезисов, которые сам С.К. Шаумян формулирует гораздо яснее всяких буквенных обозначений. Да и, по существу, сказать, что звуки, взятые со своими позиционными отличиями, относятся к физическим звукам, взятым самим по себе, как виды к роду, гораздо яснее и понятнее для лингвиста, чем сказать, что подведение вида под род происходит здесь на основании «теории одноместных пропозиционных функций», не говоря уже о том, что вводимые здесь буквенные обозначения являются не математической, но стенографической лингвистикой.

Кроме того, вовсе нельзя сказать, что физические звуки устанавливаются нами только путем констатации их признаков, фонемы же – только путем констатации их отношений. Если звуки имеют какие-нибудь признаки, то установление этих признаков возможно только в результате сравнения самих этих звуков, т.е. в результате их отношения между собою; а констатация отношений между фонемами возможна только в результате учета характерных для них признаков. Нельзя установить ни признаков между двумя предметами без знания отношений между этими предметами, ни отношения между двумя предметами без знания признаков этих предметов.

Однако, указанная работа С.К. Шаумяна пронизана одним весьма важным убеждением, чуждым большинству тех, кто считает себя фонологом. А именно, отношение звука к фонеме звука, по мнению С.К. Шаумяна, вовсе не есть отношение вида к роду. Точнее же сказать, отношение вида к роду в области физических звуков совсем другое, чем отношение вида к роду в области фонем. Физические звуки рассматриваются сами по себе, и их отношения тоже рассматриваются сами по себе. Что же касается фонем, то фонемы освобождены от физической субстанции и рассматриваются независимо от своих физических субстанций. Так, например, мы можем взять пересечение заднеязычности и звонкости в его разных оттенках, фактически, в зависимости от того или другого его положения в речевом потоке. Но смысловое содержание этого соединения заднеязычности и звонкости – например, в слогах «га», «го», «гу» при фонемном его рассмотрении совершенно не нуждается ни в каких физических субстратах, хотя они и присутствуют тут фактически.

Это сказано совершенно правильно, хотя об этом же самом можно было бы сказать гораздо проще и яснее. Но об этом у нас будет разговор ниже, равно как и о той стороне дела, которую С.К. Шаумян совершенно правильно формулировал в указанной работе, хотя и формулировал как бы случайно и без всякого разъяснения:

Об этом мы будем говорить в своем месте, а именно в аксиомах конструктивной сущности.

Каждый звук находится в окружении бесконечного количества других звуков, представляющих собою его варианты, или оттенки, могущие как угодно близко подходить один к другому и все вместе – к основному звуку (I6).

Уже простейшее наблюдение обнаруживает, что каждый звук получает бесконечно разнообразные оттенки, в зависимости от контекста живой речи. Отрицать это взаимное переливание одних звуков в другие, значит отрицать живую речь. Но вливание одного звука в другой возможно только в результате любого приближения одного звука к другому. Как бы два оттенка одного и того же звука ни были близки один к другому, между ними всегда можно вообразить еще какой-нибудь третий оттенок, на них не сводящийся. Если данный звук считать аргументом, а его оттенок или вариант – функцией этого аргумента, то бесконечно малое приращение аргумента тотчас же вызывает бесконечно малое приращение соответствующей функции. И т.к. этих бесконечно малых приращений существует бесконечное количество, то удобно прямо говорить о пределе, к которому стремятся эти бесконечно малые приращения. А т.к. беспредельно малое приращение функции, взятое в пределе по данному аргументу, называется дифференциалом функции, то всякий вариант, или оттенок данного звука в пределе есть некоторого рода дифференциал. Поэтому каждый звук речи обязательно является дифференциалом с точки зрения того или иного звукового аргумента.

Всякий звук есть предел суммы бесконечно малых приращений его вариантов, или оттенков (I7).

Эта аксиома есть то же, что и предыдущая аксиома, но изложенная в обратном порядке. В предыдущей аксиоме говорилось об аргументе – звуке и отыскивалась его функция, которую в условиях бесконечно малого становления аргумента мы рассматривали как функцию, взятую с переходом ее становления к пределу этого становления. Здесь же сначала говорится о становлении вариаций звука вместе с пределом этого становления; и ставится вопрос о том, какую картину получает в этих условиях исходный аргумент звука. В этих условиях он есть интеграл, поскольку здесь он берется уже не сам по себе, но как предел суммы всех бесконечных становлений его вариаций.

Введенные нами понятия звукового дифференциала и интеграла делают излишним или чересчур банальным обычное употребление терминов «класс» или «структура».

Под классом звуков мы согласны понимать совокупность звуков, тождественных между собою одним или несколькими своими дифференциальными признаками. Так, если говорить о шумных, то существует класс губных, зубных, переднеязычных и т.д. звуков. Такое формалистическое понятие класса иной раз не без успеха может применяться в лингвистической практике. Однако, оно основано на метафизическом изолировании одного звука от другого, в то время как фактически все звуки то более или менее близки один к другому, то более или менее далеки один от другого. Близость или далекость являются в этом случае весьма расплывчатыми и неопределенными категориями; и часто бывает трудно определить, какие звуки взаимно близки и какие взаимно далеки. Вместо этого мы уже заранее утверждаем, что здесь возможны бесконечно разнообразная близость или далекость. И, поэтому, отнюдь не отвергая понятия класса звуков, построенного на понимании звуков как постоянных величин, мы считаем необходимыми и более широкие понятия «дифференциал» и «интеграл», построенные на использовании звуков как переменных величин. Такие понятия гораздо точнее отражают непрерывное становление звуков как в разных языках, так и в отдельном языке в условиях фактического произнесения.