Если имеется какая-нибудь действительность и если она отражается в сознании или мышлении человека, тогда устанавливаемая нами структура и модель получают свой реальный смысл и обогащают нашу науку об этой действительности. Между прочим, такая простая вещь понятна отнюдь не всем структуралистам. Многие в своем стремлении устанавливать те или иные структуры и модели слишком увлекаются своим предметом, отрывают его от действительного состояния вещей, превращают его в мертвую абстракцию или прямо в фикцию и даже подыскивают для подобного субъективизма разного рода философские обоснования. Однако форма вещей неотделима от самих вещей, как бы совершенно мы ее ни изучали в отдельности. Вещь, лишенная своей формы, рассыпается и перестает быть вещью; и наше учение о действительности, в данном случае о языке, отрывающее форму от содержания, превращается в пустую фикцию и делается предметом бесполезного жонглирования пустыми абстракциями. Теория языковых моделей развивается и разрушается в зависимости от того, пользуется ли она теорией отражения или изучаемая ею действительность «превращается» в беспредметные формулы и в нагромождение ничего не отражающих собою фикций. Таково это первое и последнее слово теории языковых моделей. Или она есть результат методически применяемой и развиваемой теории отражения, – тогда обеспечивается для нее большая роль в научном языкознании. Или она принципиально трактуется как нечто самостоятельное, беспредметное и не отражающее никакой действительности, – тогда роль ее снижается и на каждом шагу готова дойти до полного падения и нуля. Это – первое и основное условие возможности научного построения теории языковых моделей.

Если бы мы захотели дать самую общую характеристику методологии нашего изложения, то мы не ошибемся, если скажем, что примененный нами метод есть метод описания. Когда мы определяли модель языка, мы исходили, напр., из того, что всякая языковая модель есть обязательно структура, т.к. иначе она ничем не будет отличаться просто от абстрактного понятия звука. Это было просто констатацией определенного факта и дальше мы никуда не шли. Всматриваясь в эту структуру, мы нашли в ней целое и части, нечто нераздельное и нечто раздельное. Здесь мы ограничились опять-таки простой констатацией, что всякая структура есть единораздельность; и, опять-таки, в объяснении этой единораздельности мы тоже никуда не пошли дальше. То же самое получалось у нас и тогда, когда мы говорили о принципе построения структуры и о перенесении структуры с одного субстрата на другой, необходимое для того, чтобы структура перестала быть просто одной структурой, но стала еще и моделью. При описании отдельных элементов структуры и модели мы тоже ограничились простым указанием на то, что эти элементы должны быть строго отличны один от другого, не совпадать один с другим, и в то же самое время быть способными образовывать из себя цельную систему. Для этого мы ввели такие понятия, как неоднородность и релевантность, и т.д. и т.д. В конце концов даже и такое фундаментальное понятие как отражение мы вводили почти исключительно в описательном плане, т.е. в плане констатации необходимых фактов; кое-где мы заговаривали и о диалектике, когда, например, характеризовали живой языковый поток как совмещение различных между собою звуков, образующих вместе единое и цельное становление человеческой речи. Это уже было не просто описанием, но и попыткой дать некоторого рода объяснение фактов. Однако эти диалектические указания не были нашей прямой задачей и давались только случайно.

То, что описание фактов играет первую (по крайней мере, во времени) роль в науке, спорить об этом не приходится. Прежде чем что-нибудь объяснять, надо знать те факты, которые мы хотим объяснять, а знание фактов возникает только в связи с их элементарным описанием. Нельзя отрицать, что абстрактная сущность реального звука не есть просто его отвлеченное понятие, но еще и его структура, поскольку понятие всякого факта, как оно понимается у обывателей и в школьных учебниках, совершенно отвлекается от всякой конкретности фактов, игнорирует все их различия и пользуется только тем одним, в чем они тождественны. Так понимаемое формально-логическое понятие факта чересчур бедно и бессодержательно, являясь чересчур убогой абстракцией, превращающей факты в бессильное и бесплотное построение. Констатация того, что абстракция может быть и более содержательной, что она может, напр., воплощать в себе известную идею порядка и быть упорядоченным целым, конечно, гораздо богаче формально-логического понятия фактов, основанного только на фиксации их тождественного признака. Однако эта совершенно правильно описываемая структура содержит в себе вполне определенную диалектику целого и частей; но диалектика эта уже не является простым описанием элементов, входящих в структуру, и, тем более, не является описанием взаимоотношения элементов структуры и самой структуры, как взаимоотношения частей целого и самого целого. Здесь необходимо уже не просто писание, но объяснение; и объяснение это есть диалектика. То же самое необходимо сказать и о соотношении структуры с принципом ее построения: этот принцип структуры не есть сама структура, и в то же самое время не находится где-нибудь вне ее. То же самое необходимо сказать и об отношении структуры с тем субстратом, в котором эта структура воплощается: воплощенная структура не есть просто сам субстрат, в котором структура воплощена, но она и не вне этого субстрата.

Таким образом, описание есть необходимый момент в науке; но это есть только начало науки. Сама наука не может ограничиться только одним описанием фактов. Она еще всегда стремится и объяснять эти факты, находить их общие закономерности, которые давали бы возможность делать прогнозы об их будущем состоянии, не говоря уже о том, что они мыслятся отнесенными также и в прошлое.

Исходя из того, что одним из решающих фактов как в истории, так и в теории языка является наличие в нем моделей, очевидно, необходимо кроме описания языковой модели давать также еще и ее объяснение. А, исходя из того, что подлинное объяснение есть диалектика, необходимо признать, что подлинное изучение фонемы, а также и других элементов языка должно быть диалектическим. Это означает, что работа, предпринятая нами в предыдущем, является только предварительной. Она была проведена для элементарного описания некоторых фактов языка, вернее же сказать, для известной их констатации.

Необходимо предварительно приучиться наблюдать структурные модели в языке, и необходимо сначала отойти от слепого эмпиризма и грубого натурализма в этой области. Задачей предыдущего изложения и была попытка привлечь внимание читателя к некоторым не просто слепо-эмпирическим и не просто натуралистическим наблюдениям в области естественных языков. Языковед, имеющий дело с естественными языками, никогда не может быть слепым эмпириком или грубым натуралистом. Ведь его задачей все равно является установление каких-нибудь закономерностей изучаемых им естественных языков. А эти закономерности уже сами по себе далеко выходят за пределы слепого эмпиризма и ни в какой мере не сводятся на простые натуралистические наблюдения и объяснения. В предыдущем мы предлагали только расширить эту область изучения закономерностей и еще дальше уйти от слепого эмпиризма. Делали мы это путем таких описаний, которые нам представлялись наиболее простыми и очевидными. Но, повторяем, простое описание даже и в абстрактных областях еще не есть подлинная наука. Подлинная наука всегда есть некоторого рода объясняющая система, конечно, не застойная, не неподвижная, не мертвая. Система должна быть подвижной, вечно меняющейся и творческой. Нечего и говорить, что построить такую систему языка – вещь очень трудная и едва ли выполнимая при современном состоянии науки. Тем не менее, принципы такой системы уже и теперь ощущаются весьма интенсивно и во что бы то ни стало требуют своей формулировки. Но основное условие для системы чего бы то ни было есть и ее внутренняя диалектическая самоподвижность и ее внешнее стремление к другим возможным системам.