Фонемная модель, данная как структурно-смысловая и функциональная общность звукового оригинала и звуковой копии, и осуществленная как управляемый извне механизм, есть машина (IV 4).

Копия есть воспроизведение оригинала, и воспроизведение это может быть адекватным. Если эта адекватность доходит до материальной осуществленности, то это значит, что копия есть механизм, управляемый извне оригиналом. Так, грамзапись есть воспроизведение звука, механически управляемое извне. Но материальное осуществление оригинала, т.е. осуществление в виде субстанции, есть предельное по своей полноте осуществление. Поэтому модель в своем предельном виде есть машина. И покамест у нас не имеется средств механически воспроизвести модель, эта модель еще не есть настоящая модель и ее воспроизведение не есть полное ее воспроизведение, а только частичное. Поэтому доведение модели до машины необходимо для полного анализа этой модели. Если нет возможности превратить модель в машину, это значит, что мы еще не понимаем подлинной смысловой структуры и подлинного функционирования этой модели.

Фонемная модель, данная как структурно-смысловая и функциональная общность звукового оригинала и звуковой копии и осуществленная как самоуправляющийся (или самодвижный) механизм есть кибернетическая система (IV 5).

До сих пор было известно только единственное кибернетическое устройство звукового аппарата – это живая человеческая речь, управляемая живым человеческим мозгом. Ничто не мешает мечтать о том, что человеком будет механически создан такой же мозг, которым обладает он сам. В этом случае созданное кибернетическое устройство будет по собственному произволу произносить осмысленные человеческие звуки, т.е. иметь самостоятельную живую человеческую речь. Это было бы окончательным осуществлением модели в виде субстанции и предельным тождеством человеческой речи, как оригинала, с человеческой речью, как копией.

Возможность такого предельного осуществления модели человеческой речи зависит от того, является ли механицизм последней и окончательной истиной действительности или кроме механицизма действует еще и диалектика. Само собой разумеется, что создание обыкновенных машин еще не есть полное торжество механицизма, поскольку живые существа пока еще создаются методами, не имеющими ничего общего с механицизмом. Полное торжество механицизма наступит тогда, когда можно будет механически создать не граммофон, не телефон и не телеграф, но – живое существо, которое будет продуцировать живой поток речи решительно только по собственному произволению. Возможно это или нет, сказать об этом в настоящее время трудно. Ясно только то, что максимальная осуществленность фонемной модели предполагает максимальную осуществленность человеческого мозга исключительно механическими средствами.

В связи с учением о модели, как о машине или как о кибернетическом устройстве, в современной науке возникли разного рода интересные и сложные понятия, вроде информации, автомата или алгоритма и прочее, распространяться о которых в настоящем месте было бы излишне.

Просмотрев эту аксиоматику, начиная от ее элементарных форм и кончая самыми сложными, мы могли не раз убедиться в том, что фонология, взятая в чистом виде, собственно говоря, есть не столько языкознание, сколько логика или, вообще говоря, теоретическая философия языка. Так оно и должно быть. Ведь всякая фонема, отражающая только то, что констатируется в языке, вовсе не имеет своей целью устанавливать какие-нибудь новые факты языка, а имеет своей целью только точное определение тех категорий и принципов, которыми традиционный языковед пользуется либо только технически, либо бессознательно, либо вовсе некритически. Никакая существующая до сих пор фонология еще не исследовала и не описала никакого нового факта языка, т.е. нисколько не занималась тем, чем занимается классическое и традиционное языкознание. В этом нет ровно ничего плохого. Но зато это свидетельствует о том, что фонология и фонетика необходимым образом должны объединиться, должны обязательно идти рука об руку; и тут не должно быть никакого взаимного антагонизма или пренебрежения. И традиционная фонетика и традиционная грамматика только и занимаются тем, что устанавливают звуковые структуры, звуковые функции и звуковые модели, хотя делают они это большей частью эмпирически и не всегда критически осознанно.

Разве не является прекрасной, роскошной моделью то, что в славяноведении называется законом открытого слога? Разве не является такой же прекрасной моделью закон ротацизма в классической латыни? И если войти в область грамматики, то разве такие правила, как о «последовательности времен», о «творительном самостоятельном» или «о винительном с неопределенным», да и любое, более или менее точное, грамматическое правило, не являются моделью в самом настоящем смысле слова? Так называемые «исключения» из этих правил являются только новыми моделями, которые вступают в связь с основными моделями, или «правилами». В обычных руководствах эти правила и исключения трактуются чисто эмпирически, и обычно никто не входит в их логический анализ. Но если дать их логический анализ, это и значит превратить их тоже в модели и частичные перекрытия одних моделей другими. Напрасно структуралисты думают, что они изучают язык. Изучать язык значит находить в нем новые факты и по-новому эти факты классифицировать. Структурная лингвистика и моделирование никаких новых фактов языка не находит и никакой эмпирической классификации их не производит, а только уточняет категории и принципы лингвистического исследования, которые в традиционном языкознании остаются либо на стадии интуиции, либо на стадии элементарного описания. Это – не сама наука, но – логика науки.

Итак, фонология с лежащей в ее основе аксиоматикой не есть конкретное и эмпирическое языкознание, а только его логика.

Если фонологическая аксиоматика, как и вся фонология и как вообще логика всякой науки, не разыскивает и не исследует новых фактов, а только дает для них более совершенное определение и подыскивает для них более совершенный метод, так и сейчас мы должны с полной отчетливостью осознать тот факт, что сущность всей структурной лингвистики только и заключается в более совершенном изложении уже найденных и описанных языковых фактов. Метод структурной лингвистики, если здесь идет речь не о чистой логике, но именно о лингвистике, имеет своей целью создавать и исследовать, разыскивать вовсе не какие-нибудь новые языковые факты, но устанавливать только метод нового изложения уже добытых языковых фактов. Это не есть метод науки, но метод изложения науки.

Обычно эмпирически добываемые и позитивно описываемые факты языка отличаются довольно большим беспорядком, ползучим эмпиризмом и даже просто хаотическим изложением. Структурная лингвистика, как говорит об этом само ее название, распределяет добытые не ею факты языка в определенного рода структуры, т.е. создает из них четкие единораздельные цельности. Так, устанавливая переходы от одного звука к другому, в пределах истории одного языка или в пределах истории многих языков, мы, собственно говоря, только констатируем самые факты переходов и не задаемся вопросом о том, что такое «переход». Если в каком-нибудь случае не получается фонетического перехода, мы его конструируем по аналогии с какими-нибудь другими переходами, которые представляются нам более понятными, а для соответствующих языков более обычными. Все подобного рода категории, «бóльшая понятность» или «бóльшая обычность», являются для нас понятиями тоже довольно неопределенными, тоже довольно смутными и количественно не характеризованными. Вместе с тем и вся история языка или вся сравнительно-историческая грамматика индоевропейских языков оказывается ползучим эмпиризмом, в котором не получает точного определения ровно ни одна, употребляемая здесь, категория. Структурная лингвистика должна точно определить все эти категории и точно распределить их в одной определенной системе. Так же и порождающая модель, основанная на рекурсивном методе, вместо хаоса бесконечных переходов одной категории в другую и, в частности, вместо хаотических переходов одних звуков в другие распределяет их в точном и определенном порядке, а именно в порядке нарастания, почему и возникает вместо хаотических переходов постепенное развитие одного звука в другой, другого в третий, третьего в четвертый и т.д., т.е. получается определенная система нарастания звуков, согласно определенному методу. Отсутствие ожидаемого звука, или, как говорят, пустая клетка в данной структуре, нисколько не нарушает данной структуры, подобно тому, как отсутствие еще не найденного химического элемента нисколько не нарушает периодической системы Менделеева.