Не иначе обстоит дело и в фонологии. Конечно, реально слышимых нами звуков и реально произносимых нами звуков, можно сказать прямо, бесконечное число. Их признаков, их оттенков, их комбинаций – тоже бесконечное число. И, тем не менее, когда вы мне сказали простую фразу: «сегодня хорошая погода», я сразу ее понял, не изучая никакой физики, никакой акустики, никакой анатомии, никакой физиологии и вообще никакой науки. Все бесконечное число звуковых оттенков, которые я мог бы установить при научном подходе к человеческой речи, все это мгновенно пропало, и я просто понял только одно, а, именно, что сегодня хорошая погода. Для понимания такой фразы не нужно и языкознания; не нужно знать, что такое подлежащее и сказуемое, что такое морфология и синтаксис и т.д. и т.д., для этого не нужно даже и быть грамотным. Вот, что значит фонема как идеализированный объект. Наивысшая абстрактность идеализированного объекта смыкается здесь с максимальной конкретностью соответствующего чувственного восприятия.

Однако, тут же мы начинаем чувствовать и всю ограниченность аксиом конструктивной сущности. Идеализированный объект, действительно, является высшей точкой абстрагирующего анализа фонемы звука. Но исчерпывается ли этим реальная функция звука в живом потоке речи?

Сущность звука свидетельствует только о том, что звук есть именно звук. Знать это очень важно. Но все ли это, что надо знать о звуке, или не все? Очевидно, не все, потому что и всякая другая вещь тоже есть именно она сама, и это еще не делает ее звуком речи. Сущность звука, далее, мы конструировали логически. Важно ли это? Очень важно. Но все ли это? Нет, не все, потому что само по себе взятое логическое конструирование какой-нибудь вещи отнюдь еще не делает ее звуком человеческой речи. Чего же не хватает нам, если мы остаемся в кругу аксиом конструктивной сущности?

Для ответа на этот вопрос необходимо обозреть те проблемы, которые связаны с теорией отражения и которые мы уже успели наметить в этой главе. Именно, охватив все аксиомы конструктивной сущности аксиомой идеализированных объектов, мы оставили в стороне не больше и не меньше, как всю область аксиом знака. Очевидно, аксиомы конструктивной сущности должны быть так или иначе синтезированы с аксиомами знака. Иначе ведь не получится восходящего порядка изложения, которого мы с самого начала решили придерживаться. Поскольку в аксиомах знака не было речи о конструктивной сущности, а в аксиомах этой последней не было речи об аксиомах знака, ясно, что перед нами здесь предстали две диспаратные области; и ясно, что без специального синтезирования этих двух областей мы не получим той следующей ступени нашего восходящего изложения, которая бы выражала собою переход к дальнейшему углублению всей изучаемой нами теории отражения в ее значимости для понятия формы, а следовательно, и для понятия фонологической модели.

Кроме того, о знаке мы заговорили только потому, что в глобальном существовании всей звуковой области мы захотели отличать сущность звука и явление звука, т.к. без этого невозможен никакой логический анализ фонемы и ее модели. Аксиомы конструктивной сущности позволили нам углубиться в познание этой звуковой сущности звука и дойти до ее предельного обобщения. Но ведь реальный звук ни в каком случае не есть только сущность звука. Правда, он не есть также и только одно явление звука. Он есть проявившая себя сущность звука и существенное явление звука. Следовательно, так или иначе, но мы должны после исчерпания основных моментов абстрактной сущности звука перейти опять-таки к анализу явления звука, когда звук предстанет перед нами уже не в своей глобальной и нерасчленимой слепоте, но во всей своей ясной и расчлененной закономерности. Сделать это, однако, не так просто. В литературе но фонологии и логике здесь часто указываются самые разнообразные моменты перехода, т.е. моменты обратного отображения смысловой фонемы на живом потоке речи. Поскольку моментов этих указывается очень много и они часто противоречат друг другу, необходимо запастись некоторым терпением и методически формулировать все те многочисленные оттенки, которыми характеризуются указанные обратные отображения.

Мы едва ли ошибемся, если эту новую область исследования фонемы назовем семасиологической. Ведь семантика как раз и есть область смысла или значения человеческого языка и речи. Поскольку мы теперь должны говорить о знаках и значениях, ясно, что мы теперь вступаем в область семасиологии фонемы.

Для получения семасиологических аксиом, в которых одинаково должна быть представлена как вся знаковая, так и вся конструктивно-сущностная сторона фонемы, необходимо просто пересмотреть одно в свете другого, т.е. формулированные у нас выше аксиомы знака наполнить конструктивно-сущностным содержанием. Только так и может быть построена семасиологическая область фонемы.

а) Аксиома семиотики. Ясно, что прежде всего нужно отдать логическую дань понятию самого знака. Об его общесмысловой ориентации мы уже читали выше, в аксиомах знака. Сейчас же слишком общее и логически не проанализированное понятие смысла мы должны заполнить конструктивно-сущностным содержанием. Отсюда и возникает новая аксиома, которую, как относящуюся к самому знаку, и только к нему (греч. semeion как раз и есть «знак») удобно назвать аксиомой семиотики. Формулируем ее так.

Фонема звука есть его знак, данный в его конструктивной сущности (II 3а).

б) Аксиома семантического акта. Выше мы видели, что всякий знак, если он действительно есть знак чего-нибудь, должен нечто значить и нечто обозначать. В связи с этим фонема выступает с точки зрения своих значащих и обозначительных функций. Она есть тот акт, в котором соединяется значащая направленность сознания и ее конструктивно-сущностная разработка. Поэтому – фонема звука есть его значащая функция, данная как конструктивная сущность, т.е. фонема есть семантический акт (II 3б).

в) Аксиома сигнификации. Это латинское слово есть «обозначение». В сравнении с общим семантическим актом позволительно здесь находить его специальное применение в тех или других областях, в том или ином контексте и, следовательно, понимать более внешне. Например, цельное слово, взятое само по себе, обладает определенным семантическим актом, т.е. актом значения, без чего оно было бы бессмысленно, т.е. вовсе не было бы словом. Взяв «дом» или «сад» как общие понятия и представления, мы хорошо знаем, что значат такие понятия и представления и соответствующие понятия и представления, а равно и соответствующие им слова. Но мы можем взять слово и в его лексическом воплощении, т.е. определять, какой частью речи оно является, в каком падеже оно стоит, если оно – имя, и в каком времени оно употреблено, если оно – глагол. Все эти именительные, родительные и пр. падежи и все эти глагольные времена, залоги, виды, наклонения и пр. содержат в себе, во-первых, тот общий семантический момент, который мы констатировали в данном слове вне его лексического воплощения. Во-вторых, же каждый раз здесь имеется и своя специальная семантика. И чтобы не путать ее с общесемантическим актом, мы говорим здесь о сигнификативном акте.

Но то же самое, очевидно, происходит и в области фонологии. Здесь каждый звук человеческой речи тоже нечто значит и требует для своего понимания соответствующего семантического акта. Каждый звук человеческой речи входит кроме того, также и в состав лексики, являясь строительным материалом не только для слова вообще, но и для бесконечно разнообразных перевоплощений данного слова. Отсюда – еще одна вполне самоочевидная аксиома.

Фонема звука есть его обозначительный акт, данный в его конструктивной сущности, т.е. его сигнификативный акт, его обозначивающее или обозначающее (II 3в).

г) Аксиома семантической нагрузки, или аксиома интерпретации. В аксиомах знака дальше у нас следовала категория значения. Это значение тоже есть семантический сигнификативный акт, но взятый в своем содержании, в своей смысловой нагрузке. Для всех это гораздо понятнее не на звуках, но опять-таки на цельных словах. Необходимо строжайшим образом различать те понятия и представления, которые выражены в словах, с одной стороны, и те оригинальные их оттенки, которые возникают благодаря употреблению слов. Слово ведь не есть просто механический знак, который вполне пассивен и ничего нового от себя не прибавляет. Словами человек пользуется не просто только для того, чтобы называть или обозначать вещи. Во всяком таком назывании или обозначении кроется еще и отношение человека к данной вещи, желание подчеркивать в ней те или иные моменты, выбирать в ней и выставлять на первый план одно и отстранять, отодвигать на задний план, другое. Немецкое слово Mensch значит не просто «человек». Иначе это был бы уже не немецкий язык, а какая-то общечеловеческая категория. Указанное немецкое слово имеет тот же корень, что и латинское mens, а это mens есть уже «ум», «разум», «интеллект». Следовательно, в указанном немецком слове кроется своя специфическая интерпретация общечеловеческой категории, а, именно, человек понимается здесь, как существо по-преимуществу интеллектуальное. Другими словами, в результате определенного семантического акта выявилась здесь также и весьма оригинальная его смысловая нагрузка. Такого рода установки демонстрируются обычно на цельных словах, но почти никогда не демонстрируются на отдельных звуках. А ведь каждый звук тоже нечто обозначает и обозначает не только вообще, но и оригинально, специфично. Бесконечные примеры таких оригинальных интерпретаций звука можно найти в истории каждого языка и в сравнительной фонетике индоевропейских языков. Достаточно взять такое универсальное для индоевропейских языков явление, как чередование, чтобы реально ощутить специфическую интерпретацию того или иного общеиндоевропейского корня в отдельных языках этой системы, да и в пределах каждого отдельного языка. На это обыкновенно мало обращается внимания, или обращается внимание только с точки зрения фактологии. Но здесь, несомненно, кроется определенная структурная закономерность, а для установления этой последней необходимо владеть критически проанализированной категорией значения. Так возникает и соответствующая аксиома.