И вообще можно ли говорить о каком-нибудь абсолютном отсутствии смысла и о какой-нибудь абсолютной бессмыслице? Когда мы говорим о бесформенной куче песка или грязи, то в абсолютном смысле слова это не значит, что наша куча не имеет никакой формы. Это – самая настоящая форма, но, правда, пока еще не форма какого-нибудь обработанного и приведенного в норму предмета. Когда мы говорим о безвольном человеке, то это тоже не значит, что наш человек действительно лишен всякой воли. Это значит только то, что воля данного человека проявляет себя каким-то особенным и специфическим образом. Когда мы говорим, что этот музыкант играет и поет неритмично, это не значит, что в его игре или пении отсутствует всякий ритм. Это значит, что ритм у него есть, но этот ритм плохой. В математике мы говорим о нуле, но разве это значит, что нуль есть ничто? Ведь если б это было так, то никакого нуля не существовало бы. А он вполне определенно существует. Он является числом и притом целым числом, а не каким-нибудь дробным, четным числом и даже положительным. Над нулем производятся в математике разные операции, и эти операции подчиняются самым строгим правилам. Даже когда мы произносим «ничто», значит ли это, что мы ничего не произносим и что слово «ничто» не имеет никакого смысла. Ведь «ничто» есть именно не что-нибудь иное, как именно «ничто». Оно является носителем вполне определенного и точного смысла, а, именно, смысла «ничто». Следовательно, «ничто» вполне определенно есть некоторого рода «нечто». Иначе мы никогда не произносили бы слова «ничто» и оно не имело бы для нас ровно никакого смысла.
Из таких примеров вытекает, что бессмысленный набор звуков тоже имеет свой смысл, а именно смысл бессмыслицы. Отсюда следует также и то, что о смыслоразличительной функции фонемы можно и нужно говорить не только в тех случаях, когда она является носителем какого-нибудь незвукового смысла, но и в тех случаях, когда она является носителем смысла самих же звуков, взятых самостоятельно и вполне изолированно. Тут даже нет той одноплановости, которая характеризует собою всякую внесмысловую оценку звуков. Тут есть и своя двухплановость, но только вторым планом является здесь сам же звук. В глобальном виде он действительно лишен двухплановости. Но там, где звук уже осознан как таковой, отождествлен сам с собою и различен со всеми другими звуками, там он уже получил свой собственный смысл, в данном случае не выходящий за пределы его же самого и лишенный обыкновенной языковой семантики.
Такую дистинктивную функцию фонемы можно назвать досемантической, допредметной или беспредметной, докоммуникативной и доязыковой. Однако, собственно говоря, тут есть и своя семантика, и своя предметность, и своя коммуникация, и свой язык. Единственной оригинальностью такой дистинкции и такого смыслоразличения является только то, что мы остаемся здесь в пределах самих же звуков, и наша коммуникация ограничивается только пределами своих же звуков.
Можно сказать даже больше того. Фонемы «баба», «жаба», «раба» несут с собой усложненную дистинктивную функцию, а никак не первичную. Нужно твердо помнить, что звуки, взятые сами по себе, тоже имеют свой собственный смысл, и что им тоже свойственна смыслоразличительная функция, хотя бы мы и не говорили ни о чем другом, кроме как о них самих. Поэтому удобно будет назвать такую дистинктивную функцию фонемы, именно первично-дистинктивной. Если использовать понятие функции и аргумента, имевшее у нас место раньше, то можно сказать относительно этих первичных дистинкций в фонеме, что всякая фонема обладает дистинктивной, или смыслоразличительной функцией так же и в том случае, когда аргументом этой функции являются сами же звуки, взятые как таковые. Поэтому нельзя сказать, что фонема есть результат различения в области означающих. Даже и в бессмысленном наборе звуков эти последние являются не просто означающим, но и означаемым. Иначе, мы не будем знать, что звук «а» есть именно звук «а» и звук «б» есть именно звук «б». Если эти звуки являются для нас не просто беглыми и неуловимыми, неразличимыми звуками сплошного речевого потока, но фонемами, то они являются и означающими и означаемыми одновременно.
Поэтому удобно будет назвать такую дистинктивную функцию фонемы, именно первично-дистинктивной. Она лежит в основе всех прочих дистинкций, которые несет с собою звук. Если бы не было этой первичной, досемантической, дознаменательной дистинкции в пределах одной звуковой области, то были бы невозможны и никакие другие смыслоразличительные функции фонемы. Поэтому необходимость изучения этих первичных, дистинктивных фонем, делается ясной сама собой.
Другое дело – значение такого рода первично-дистинктивных функций фонемы для языкознания. Если мы с полной убежденностью признали необходимость изучения первично-дистинктивных функций фонемы, то сейчас мы с такой же убежденностью должны признать, что это изучение очень слабо связано с проблемами языкознания и, по-видимому, не имеет к нему никакого отношения. Ведь язык же есть орудие общения; и то, что он сообщает, только в редчайших случаях имеет своим предметом звуки, как таковые. В процессах обучения, в изложениях грамматики и вообще в вопросах языкознания звуки, как таковые, в какие бы бессмысленные сочетания они не вступали, конечно, являются своим полноправным и самостоятельным предметом, который обладает также и своим полноправным и самостоятельным смыслом. Но если иметь в виду бесконечную область человеческого общения и человеческих сообщений, то категория этих первично-фонематических дистинкций, само собой разумеется, чрезвычайно мала и применение ее ничтожно. Поэтому справедливость заставляет сказать, что формулируемые здесь нами первичные дистинкции фонемы, может быть и являются в некотором смысле основой языка, но отнюдь еще не являются самим языком. Они являются предметом самостоятельного изучения, но это изучение пока еще не языковедческое, так как язык не есть просто одно звучание.
Однако мы хотели бы, чтобы наше учение о фонеме преследовало бы не доязыковую, но именно языковую цель, поэтому вернемся к обычным языковым дистинкциям звуков языка и будем говорить о смыслоразличительных функциях в обычном понимании, т.е. уже усложненном и вторичном, когда звуки языка свидетельствуют о каком-то реальном человеческом общении, а не ограничиваются только самими собою.
Фонема и морфема
Итак, фонема связана со смыслом слова. Тут, однако, мы встречаемся с другой категорией, которая тоже связана со смыслом слова, именно с категорией «морфема». Морфема есть минимальная значимая в языке единица. В широком смысле слова морфемами необходимо считать и все аффиксы (префиксы, инфиксы, суффиксы), и флексию, и самый корень слова, который можно называть корневой морфемой. Можно ли считать фонему и морфему одним и тем же на том основании, что обе они несут на себе смыслоразличительную функцию? Едва ли это так.
Само собой разумеется, что морфема всегда помогает выявлению фонемы и облегчает нахождение ее среди плохо расчлененного речевого потока. В этом смысле также и лексика, несомненно, полезна для фиксации тех или других фонем. Тем не менее, взяв ряд таких слов, как «дом», «ком», «лом», «ром», «сом» (название одного вида рыб), «том», мы сразу же замечаем, что звуки, занимающие первое порядковое место в этих словах, обладают смыслоразличительной функцией; и все-таки, взятые сами по себе, они, отнюдь, еще не составляют морфемы, хотя и входят в нее. Поэтому правильнее будет сказать, что морфема служит установлению фонемы, но принципиально фонема, взятая сама по себе, не есть морфема, а морфема, взятая сама по себе, не есть фонема.
Если мы возьмем такие два слова как «рог» и «рок», то последний звук этих слов в беглой речи произносится совершенно одинаково. Однако это не значит, что тут мы имеем одну фонему. Поскольку всякая фонема несет с собой смыслоразличительную функцию, то в данном случае при одном и том же фактическом звучании мы имеем две разных фонемы, и установление здесь двух разных фонем облегчено констатацией двух разных морфем или даже двух слов. Это обстоятельство только подтверждает выдвинутую выше концепцию, что фонема не есть просто звук, но отвлеченный конструкт звука.
