Таким образом, высота тона тоже иногда является принципом различения смысла. Но, конечно, этот принцип является уже нефонемным.
Точно также ударение само по себе не есть фонема, даже в тех случаях, когда оно является принципом различения смысла. В русском языке смыслоразличительная роль ударения, можно сказать, ничтожна. Но она здесь все-таки проявляется («зáмки», «замкú»), и это мы должны учитывать.
Интонация долгое время трактовалась как нечто для языка случайное и неважное. В последние же десятилетия выяснено ее огромное значение, и, между прочим, выясняется также и ее смыслоразличительная функция. Особенно богат в этом отношении, как известно, китайский язык. Но опять-таки хотя интонация и разыгрывается в самих звуках (правда, она возможна и в нечленораздельных звуках), тем не менее сама интонация еще не есть фонема.
Здесь, однако, мы наталкиваемся на огромную, тоже смысловую область, о которой нужно условиться как мы ее будем понимать и какое она будет иметь для нас отношение к фонеме.
Три коммуникативных типа фонемы
Дело в том, что фонема есть для нас всегда фонема языка. Но язык есть орудие общения. Следовательно, фонема есть орудие общения. Что касается самого принципа коммуникации в языке, то, поскольку этот принцип обладает чрезвычайно общим характером, мы его отнесли к формальной стороне фонемы. Ведь без этого принципа фонема вообще не была бы фонемой, т.е. элементом человеческой речи. Теперь же, поскольку нас интересует по преимуществу содержание фонемы, вполне уместно будет сказать о языковой коммуникации несколько подробнее. Человеческое общение весьма разнообразно и даже бесконечно в своих проявлениях. Карл Бюлер предложил различать три типа языковой коммуникации.
Одна коммуникация выражает внутреннее состояние того субъекта, который что-нибудь сообщает другому субъекту. Такую коммуникацию Бюлер называет экспрессивной. Другая коммуникация имеет своей целью вызывать те или иные чувства в субъекте, воспринимающем то или иное сообщение. Она называется апеллятивной. Наконец, коммуникация может пониматься и как само сообщение, когда мы в известной степени отвлекаемся и от сообщающего и от того, кто принимает сообщение. Эту третью коммуникацию можно назвать экспликативной.
Нечего и говорить о том, что в процессах человеческого общения два первых типа коммуникации играют огромную, даже колоссальную роль. Здесь имеют значение и все фонемные и все нефонемные элементы языка. Когда мы общаемся с человеком, нам часто бывает важно его внутреннее состояние. Тут мы сразу же (а иной раз и не сразу) учитываем и тон голоса человека, с которым мы общаемся, тембр этого голоса и все его интонации, при помощи которых мы проникаем в настроение говорящего, в разные его чувства, эмоции, представления. С нами говорят то вежливо и мирно, то грубо и нахально; нас то хвалят, то унижают; нас то превозносят, то над нами смеются или иронизируют. Все эти бесконечные оттенки человеческой речи выражаются не только цельными словами, но часто и отдельными звуками, их ударениями или их интонациями. Закрыв глаза, мы почти всегда уже одним слухом можем установить, говорит ли с нами мужчина или женщина, ребенок, взрослый или старик. Свои звуки и свои интонации можно наблюдать в разных общественных классах и сословиях, у деревенских жителей, не знающих города, и у горожан, у образованных и необразованных и т.д. Поскольку все эти способы выражения говорящих выступают и в самих отдельных звуках, а не только в цельных словах и грамматически правильно построенных фразах, нет никакой нужды исключать все эти экспрессивные и апеллятивные коммуникации из области фонологии. Нужно только учитывать, что подобного рода проблемы фонологии еще очень мало продвинуты вперед, что для них еще очень мало собрано точно проверенных и хорошо классифицированных материалов и что поэтому сейчас еще очень рано говорить о фонологической науке в этом отношении.
Поэтому те материалы, которыми располагает в настоящее время фонология, относятся почти исключительно к ее экспликативному разделу, и фонемы, о которых мы будем говорить, будут носителями не вообще смыслоразличительной функции, но по преимуществу смыслоразличительной экспликативной функции.
Explicare – значит по-латыни «развертывать», «раскрывать», «распределять», «оформлять», «объяснять», «выяснять», «выражать». Экспликативная функция фонемы, более или менее изолированная от ее экспрессивной и апеллятивной функции, свидетельствует как бы о ее планировке, об ее общем скелете или остове, о царящих в ней структурных отношениях. Следовательно, когда мы говорили, что фонема есть звук, отождествленный с ним самим, и отличающийся от всех других звуков, или что речевой поток является единораздельной и цельной текучестью, то мы, очевидно, имели в виду как раз по преимуществу экспликативную функцию фонемы. Или, когда мы утверждали, что фонема есть конструктивная сущность звука, мы имели в виду именно экспликативную функцию. Мы хотели здесь выставить на первый план осмысленное оформление фонемы, ее логический и осмысленно организованный, равно как и осмысленно организующий принцип. Другими словами, экспликативная функция фонемы заключается в ее смысловой организации и единораздельной планировке, независимо от экспрессии и апелляции.
Дистинктивная функция фонемы, взятая в ее предельном значении
До сих пор мы говорили о фонемах как о носителях смысла, причем под смыслом мы понимали любое значение слова или, по крайней мере, морфемы, далеко выходящее за пределы самого звучания. Звук – это одно, а языковое значение, носителем которого он является, – это другое. Поэтому между звуком и значением, собственно говоря, нет ничего общего кроме того, что звук является носителем и выразителем значения. Однако можно пойти и дальше и не связывать себя определением фонемы каким-нибудь выходящим за пределы звука значением.
В современной лингвистике существует огромная по своей интенсивности тенденция рассматривать не только морфемы, слова или фразы, но и фонемы вне всякого их смыслового функционирования. Многие лингвисты даже бахвалятся тем, что они строят или построили фонологию вне всякого понятия смысла. Возможно ли это, и если возможно, то каким образом?
Необходимо согласиться, что не только фонемы, морфемы, слова или фразы имеют в языке свой смысл, но что имеется полная возможность рассматривать вне всякого языкового смысла и фонемы, и морфемы, и слова, и целые фразы. В самом деле, если мы возьмем такой звуковой комплекс как «аба», то в предметном отношении и в отношении коммуникации этот комплекс совершенно лишен всякого смысла. Прибавляя к нему некоторые звуки и получая такие звуковые комплексы как «даба», «заба», «каба» и т.д., мы опять-таки получаем бессмысленные наборы звуков. Но мы отдаем себе полный отчет в том, что нам ясен смысл «а» и «б» и первых по порядку звуков в других, только что названных сочетаниях.
Разве мы не знаем, что «а» есть именно «а» или что «б» есть именно «б»? И разве это не значит, что «а» имеет свой определенный смысл, именно смысл звука «а», и что также «б» имеет тоже свой определенный смысл, именно смысл звука «б»? Но ведь тогда это значит, что звуки «а» и «б», а также начальные согласные в других приведенных нами словах вполне определенно несут с собою дистинктивную, смыслоразличительную функцию. И разве «даба» ничем не отличается от «аба»? Отличие тут совершенно налицо. И разве звуковой комплекс «каба» ничем не отличается от «заба»? Конечно, отличается. Единственно, что тут можно сказать, это только то, что дистинктивная функция фонемы не выходит здесь за пределы самих же звуков, что бессмысленность подобного рода наборов звуков не есть бессмысленность в абсолютном смысле слова, а только бессмысленность в отношении сообщаемого предмета, в отношении какой-нибудь логической мысли или в отношении какой-нибудь осмысленной коммуникации.
