Очевидно, тот же самый диалектический метод должен быть применен нами и в отношении звука, звуковой действительности. Кроме звука как явления и кроме звука как сущности существует еще звук сам по себе, который является и не тем и не другим, но сразу и одновременно и тем и другим. Нам кажется, если найти то единство противоположностей языка и речи, которое требуется диалектическим методом для преодоления дуализма де Соссюра, то таким единством противоположностей может быть только реальный текст, устный или письменный, в котором как раз и совмещается сущность произносимого с его конкретным произношением. Поэтому так же и фонема, будучи элементом языка, но вступая в существенное единство со своим звуковым явлением, со своей речевой принадлежностью, тоже должна получить соответствующую характеристику, а не оставаться только сущностной фонемой или слепым звуковым явлением. Отныне мы будем иметь в виду именно такую фонему, которая станет для нас и не элементом языка и не элементом речи, но элементом реально произносимых текстов. И уже только тогда можно будет говорить о ней как об акте объективации, иметь ли здесь в виду только валентность или уже и генерацию.

Итак, всякая фонема звука находится в неразрывном единстве с самим звуком, т.е. она всегда является элементом не языка просто и не речи просто, но текста, произносимого или письменного (III 2а).

После этого нетрудно будет формулировать и две другие аксиомы объективирующего акта.

б) Аксиома валентности. Всякая фонема содержит в себе в свернутом виде бесконечный ряд своих творчески-жизненных воплощений (III 2б). Эта аксиома продиктована исключительно только учетом живой и вечно развивающейся действительности. Если мы всерьез от абстракции перешли к практике, то практическая жизнь полна всякого рода ферментов, зародышей, семян, зерен и пр. такого, что еще не проявило себя, но уже содержит в себе свои дальнейшие проявления и свою дальнейшую историю. Такого рода валентное явление мы часто даже и не замечаем в жизни; а потом сами же удивляемся, как это из такого, казалось бы, пустяка вдруг начинает появляться что-то большое, значительное и даже огромное. Жизнь немыслима без такого рода эмбриологии. Но точно так же немыслима и жизнь отдельного звука. Разверните историческую фонетику любого языка или группы языков, и – вы найдете сколько угодно примеров такой фонологической эмбриологии. Понимая под валентностью фонемы наличие в ней в неразвернутом состоянии целого множества (и, в конце концов, разумеется, бесконечного множества) реальных звуковых возможностей, мы и нашли нужным формулировать эту аксиому валентности. Отвергать подобного рода аксиому может только тот, для кого действительность и жизнь не есть творческое развитие, а только неподвижная сумма взаимно-изолированных, дискретных и потому абстрактных категорий.

в) Аксиома генерации. Всякая фонема содержит в себе в свернутом виде бесконечный ряд своих творчески-жизненных воплощений, тут же возникающих уже в развернутом и закономерно-оформленном виде (III 2в).

Латинское слово «генерация» значит «рождение», «порождение», «появление», «происхождение», «становление». Отвергать аксиому генерации невозможно по тем же причинам, что и аксиому валентности. Подчеркнем только то, что речь здесь может идти не просто о каком бы то ни было порождении, но обязательно о закономерном, осмысленном. Иначе, – для чего же мы тогда так много говорили об абстрактных функциях фонемы? Точно также генерацию не нужно понимать грубо натуралистически, в каком-то зоологическом или примитивно-антропологическом да и вообще в физико-физиолого-психологическом или социологическом плане. Для фонолога здесь важна прежде всего отчетливая закономерность появления отдельных звуков из того начального звука, который можно назвать генератором, или породителем последующих звучаний. В этом смысле историческая фонетика любого языка и, особенно, более или менее обширных групп языков, дает фонологу неисчислимый материал. Однако весь этот материал должен быть очищен от обычных фактологических приемов традиционной эмпирической фонетики.

В традиционной исторической фонетике мы обычно ограничиваемся тем, что такой-то звук «переходит» в определенный другой звук, а, если не «переходит», то мы обычно говорим, что здесь подействовала аналогия с какими-нибудь другими фонетическими структурами. Такая методика, часто, впрочем, весьма точная, все же отличается слепым эмпиризмом и слишком усердным фактопоклонничеством, напоминающим по своему фанатизму разве только каких-нибудь первобытных огнепоклонников. Никакого слепого эмпиризма современная наука допустить не может. Слепо полученные и случайно наблюденные факты могут иметь значение для науки только как проявление определенных закономерностей и систем, как представители тех или других исторических структур. В этом смысле традиционная историческая фонетика, повторяем, предоставляет в наше распоряжение неисчислимое количество весьма доброкачественных материалов. Но их нужно уметь излагать так, чтобы становилось вполне очевидным и ощутительным то, что именно является в истории данного звука его генератором, что является порождением этого генератора, какая связь этих порождений между собою и какой осмысленной закономерности они подчиняются. То же самое необходимо соблюдать и в синхронном изображении языка. Звуки, одновременно наличные на данной ступени языкового развития, тоже не находятся в каких-то бессвязных сочетаниях и тоже требуют генеративной обработки. К сожалению, эта последняя очень трудна и не всегда возможна при данном состоянии фонологической теории. Но ясно, что к ней нужно всеми силами стремиться.

Теперь, когда мы вновь подошли к реальному звучанию, и рассматриваем уже не сущность этого звучания и не тот объективирующий акт сознания, в результате которого оно появляется, а рассматриваем само это звучание, мы сразу же замечаем бесконечное разнообразие этого звучания, но не в его смутной и непосредственной данности, а в его смысловых различиях. Здесь перед нами возникает бесконечно разнообразная степень интенсивности фонемы, и ее бесконечно разнообразная градация.

Одно дело, когда мы произносим отдельный звук, вне всякого звукового контекста. Фонему такого звука можно назвать элементарной, или примитивной. Другое дело, когда мы берем звук в его звуковом же окружении. В этом случае почти всегда наверняка можно сказать, что этот же самый звук изолированно произнесенный нами вне контекста, обязательно будет нести на себе следы своего окружения. Так, например, фонема резко меняется в зависимости от ее положения в том или ином фонемном контексте в связи с ударением этого контекста. Очевидно, в наиболее чистом и определенном виде фонема появляется тогда, когда соответствующий ей звук стоит под ударением и, тем самым, в значительной мере становится самостоятельным и в значительной мере изолируется от других звуков.

Совсем другую характеристику получает этот же самый звук в своем послеударном или предударном состоянии. Здесь всегда возможна та или иная редукция звука, доводящая этот звук иной раз почти до нуля. Звуки перед мягкими звуками всегда смягчаются, перед твердыми звуками – отвердевают, перед звонкими – озвончаются, перед глухими – оглушаются; согласные в конце слова всегда оглушаются, хотя, попадая перед звонкими согласными и гласными, опять озвончаются; и т.д. и т.д. Можно выставить общее правило: оттенков данного звука столько же, сколько и тех звуковых контекстов, в которые он попадает. Может возникнуть вопрос, считать ли эти измененные благодаря контексту звуки фонемами или считать фонемами основные и полноценные звуки, т.е. изолированно произнесенные, а контекстные их оттенки – только их вариантами или фонемоидами.

Еще новое положение дела возникает в связи с морфемным значением звука, когда он, не теряя своей основной значимости, получает разное звучание в связи со своим положением в парадигме склонения или спряжения. Еще более сложное значение получает фонема, когда она лежит в основе разных звуков, возникших в связи с историей языка. А если взять сравнительную фонетику многих языков, то морфемное единство фонемы усложнится еще больше, поскольку такую фонему иной раз невозможно даже и произнести, хотя она, несомненно, лежит в основе соответствующих разных звуков разных языков.