Возьмем категорию вин.п. и будем искать для нее окрестность. Таковой окрестностью, очевидно, будут другие однородные категории, т.е. другие падежи, как угодно сближенные и как угодно друг от друга удаленные. Исчерпав все такие падежи и притом изучив их взаимно-структурное построение и их системную цельность, мы и получим окрестность для вин.п., как и вообще для всякого другого падежа. Окрестность есть, таким образом, системная цельность разных видовых категорий на фоне общей цельности категорий данного рода вообще. Для падежей это есть, попросту говоря, парадигма склонения. Возьмем теперь тот же вин.п., но не будем разыскивать другие категории падежа, т.е. все другие падежи, для получения их цельной системы. Останемся только с одной этой категорией вин.п. Но пусть в то же самое время мы начнем двигаться по всему бесконечному потоку человеческой речи и разыскивать не другие падежные категории, но те реальные слова или имена, которые подпадают под нашу категорию вин.п. Раньше, взяв вин.п. «собаку», мы для получения окрестности переходили к другим падежам этого слова и получали падежи: «собака», «собаки», «собаке», «собакою», «о собаке». Теперь же, имея вин.п. «собаку» и разыскивая все вообще вин.п., которые можно найти в бесконечном потоке человеческой речи, мы будем находить «кошку», «лисицу», «белку», «корову», «курицу» и т.д. и т.д. Бесконечное множество всех этих семантически-различных вин.п., разных по смыслу, но совершенно эквивалентных по своей принадлежности к одной и той же грамматической категории, мы теперь и будем называть семейством.

Итак, окрестность есть цельная система разных категорий, объединенных в одной обще-родовой категории; семейство же есть цельная система равных элементов (например, слов), подпадающих под одну и ту же общую грамматическую категорию. Конечно, привлечение категории падежа в данном случае является для нас только примером. Можно говорить и не только о грамматических категориях и не только о склоняемых словах. Можно говорить и о звуках, и о самостоятельных лексемах, и о синтаксических окрестностях, и семействах и вообще о любой языковой категории. Поэтому для соблюдения необходимой здесь общности, нужно говорить не о падеже, но о языковой категории вообще, и не о словах, но о конкретных элементах, входящих в языковую категорию и являющихся единичными или индивидуальными представителями этой последней.

Наконец, необходимо ответить еще на один вопрос, который, несомненно, возникает у большинства лингвистов, работающих без использования таких понятий как окрестность, семейство, структура или модель. Часто спрашивают: какое же конкретное значение имеют все эти математические понятия для лингвистики, что они дают нового, какие новые факты открывают они для исследователя естественных языков или хотя бы, какой метод дают они для нахождения новых фактов, для их классификации, для их осмысления и обобщения, какие новые законы языкового развития получаем мы здесь в сравнении с теми, которые устанавливает традиционная лингвистика? Подобного рода сомнения вполне законны, вызываются чисто научными и вполне искренними стремлениями двигаться вперед на путях строгой науки, отнюдь не содержат в себе ничего обскурантного или даже просто отсталого и настоятельно требуют для себя простого и ясного разрешения. Однако структуралисты и здесь далеко не всегда последовательны, часто проявляют отсутствие научного мужества и бояться раскрыть подлинный секрет своей науки.

Нужно прямо и откровенно сказать: никаких новых фактов языка, никаких новых методов изучения языкового развития, никаких новых законов языка, будь то исторических, будь то систематических, структуральная лингвистика никогда не устанавливала, не имеет никаких средств установить, даже не должна их устанавливать, а должна все это предоставить методам т.н. традиционной лингвистики. Структуральная лингвистика имеет своей целью, как показывает само ее название, устанавливать только структуры языка. Однако структура какого бы то ни было предмета еще не есть самый предмет. Формулировать структуру возможного предмета еще не означает того, что этот предмет существует в действительности. С другой стороны, найдя тот или иной предмет в окружающей нас действительности, мы тем самым оказываемся еще очень далекими от точного представления его структуры. Та структуральная лингвистика, которая строит только чистые структуры как таковые, вовсе не есть лингвистика, т.к. она при установлении своих структур еще не пользуется естественными языками и, самое большее, находится еще пока на стадии математики. Ведь и сама математика, решив, напр., то или иное уравнение, или установив какой-нибудь тип и структуру пространства, исходит вовсе не из данных чувственного опыта и ни о какой реальной действительности пока не говорит. Рано или поздно эти, на первый взгляд чисто отвлеченные построения математики, подтверждаются или могут подтвердиться также и реальным чувственным опытом, как это случилось, напр., с неэвклидовой геометрией. Но это вовсе необязательно, и многие точнейшие математические выкладки до сих пор так и остаются на стадии отвлеченной теории.

Имея в виду такое положение дела с вопросом о структурах и моделях, спросим теперь себя еще раз, что же нового дают нам все эти предложенные выше учения об окрестностях и семействах или о структурах и моделях?

Да, никаких новых фактов языка мы отсюда не получили и никаких новых законов языкового развития мы не открыли. Но мы превратили наши неточные и обывательские представления о языке в нечто вполне точное и вполне научное. В области учения о падежах мы, например, не открыли ни одного нового семантического оттенка того или другого падежа в том или ином контексте в тех или иных естественных языках. Эти новые оттенки может вскрыть только эмпирическая работа над реальными историческими памятниками традиционными методами описания исторических переходов и методами статистики. Однако учение об окрестностях дало нам точку зрения на падежный континуум, на его возможное расчленение и на диалектическое движение всех оттенков семантики данного падежа и всех падежей в целом. А ведь вместо этого в традиционной лингвистике мы имеем, самое большее, только перечисление небольшого числа взаимно-изолированных значений данного падежа без всякой обобщающей точки зрения и без всякого метода, который превращал бы данное перечисление изолированных элементов в единораздельную цельность структуры или модели. Точно также слепое подведение эмпирически находимых нами значений падежа под данную общую категорию падежа обладает случайным и вполне сумбурным характером. Мы же при помощи понятия семейства превратили этот сумбур опять-таки в единораздельную целость структуры и модели.

В конечном итоге учение о структурах и моделях, в своем чистом виде не имеющее никакого отношения к языку и находящее для себя самое принципиальное и самое почетное место только в математике, при своем разумном использовании в области языка уточняет наши эмпирически полученные языковые категории, приводит в ясный и четкий порядок слепым образом обнаруженные законы и правила языкового развития и вносит в наши языковые представления ту строгость и точность, которые приобщают лингвистику к области точных наук о действительности. Мы не привели ни одного нового факта языка, но зато эмпирически открытые факты и законы языка мы сумели представить себе в такой строгой и ясной системе, которая достигает степени наглядной фигурности и граничит с точнейшими выводами самой точной науки. Структуралисты должны сознаться, что они не в силах открыть новых фактов и новых законов естественного языка, а не прятаться за кулисами псевдоматематических формул и исчислений. Только тогда они смогут доказать нам огромную полезность своей науки; и только тогда представители традиционной лингвистики, успокоенные тем, что никто не мешает им открывать все новые и новые факты и законы естественных языков, могут пойти на дальнейшие логические уточнения своих фактов и законов, т.е. когда за структурализмом останутся только законы логики языка, а изучение самого языка останется за традиционной и индуктивной наукой о фактах, законах и правилах естественных языков.