Итак, изучение языка в качестве диалектической системы есть необходимое условие для построения лингвистики в виде научной дисциплины. Наши предыдущие описательные подходы к языковой модели должны рассматриваться пропедевтически и, даже можно сказать, по преимуществу педагогически. Предстоит полная перестройка всех предложенных у нас выше наблюдений в целях достижения диалектической системы языка, хотя бы только в принципе. Нечего и говорить о том, что наибольшими материалами в этом отношении из всех уровней языка обладает уровень фонематический. Поэтому необходимо испробовать предлагаемую нами объяснительную теорию диалектической системы прежде всего в области фонологии.

Предлагаемые здесь замечания основаны на том, что звуковая модель есть предельно развитое понятие звука речи вообще. Поэтому необходимо начать с обозрения того, что в современной науке называется звуком речи, как понятие этого звука речи доходит до учения о фонеме и как развитие фонологической теории неизбежно приходит к теории звуковых моделей. Этот ряд идей, можно сказать, только резюмирует современную фонологию. Однако в настоящее время уже осознаны или начинают осознаваться разнообразные увлечения и односторонности, которые характерны для последних десятилетий в этой области, и поэтому мы имеем в виду предложить не просто итог современного состояния фонологической науки. Но этот итог должен быть освещен критически и диалектически.

В настоящее время исходят и необходимо исходить из тех звуков человеческой речи, которые существуют сами по себе в их самой непосредственной и наглядной данности. Здесь мы находим следующее.

Первое, что бросается нам в глаза, это почти никак не расчленяемое слухом множество звуков, почти незаметно переходящих один в другой и образующих общую сплошность, которую называют континуумом. Тут нет не только тех языковых значений, носителями которых являются звуки речи, но и сами звуки речи расчленяются пока еще очень слабо и в них не угадывается пока еще ровно никакая закономерность. Чтобы получить представление о таком нерасчленяемом речевом потоке, достаточно услышать речь иностранца, говорящего на незнакомом нам языке. Здесь речевой поток предстает перед нами в чистом виде, и мы почти лишены всякой возможности разобраться в нем даже просто в одном акустическом отношении. Само собой разумеется, чуткий слух сразу же устанавливает здесь те или иные особенности звучания, те или иные интонации, те или иные паузы или повторения одинаковых звуков. Но слух, не вооруженный никакими научными методами или техникой наблюдения, а основанный только на непосредственном восприятии, конечно, не создает никакой почвы для установления закономерностей и остается для него только исходным пунктом.

Все различают в языке две стороны – звук и значение, носителями которого являются звуки. Поэтому всякое языковое явление, даже если отбросить все его детали, всегда обладает по крайней мере двухплановым характером. Что же касается речевого потока в его непосредственной данности, то, очевидно, он лишен всякого двухпланового характера, он не является носителем каких-нибудь внезвуковых значений и берется только сам по себе. Даже и внутри самого себя, поскольку он является чем-то сплошным, он тоже лишен двухплановости, так как иначе каждый звук мы уже фиксировали бы как таковой, что он есть именно сам он, а не какой-нибудь другой звук, и что он означает собою именно то, чем он сам является. Следовательно, здесь ни в каком смысле нельзя говорить о какой-нибудь двухплановости.

Иной раз говорят, используя латинское слово, обозначающее глыбу или бесформенное нагромождение, что исходный речевой континуум отличается характером глобальности. Этот термин хорошо отражает нерасчлененную текучесть речи, когда она является просто какой-то «глыбой», «комом земли» или «слитком».

В этом своем виде речевой поток не имеет никакого отношения к тому, что обычно называется человеческим языком. Ведь язык есть орудие общения; он – то практическое мышление, когда один человек хочет что-нибудь сказать другому и рассчитывает быть понятым; звуки речи имеют для него значение не сами по себе, но – постольку, поскольку они служат этому общению. Но тот исходный речевой континуум, с которого мы начали, ровно ни на что другое не указывает, кроме как только на самого себя и не служит никакому человеческому общению. Он ничем не отличается от прочих звуков, которыми полна природа, и здесь нет ничего специфически человеческого. Всякий попугай может произносить не только звуки человеческой речи, но даже и целые слова, но это еще далеко не означает того, что человек находится с ним именно в человеческом общении.

Ясно, что речевой поток в его непосредственной данности есть какое-то явление, но неизвестно явление чего именно. В нем нет той сущности, которая бы его осмысляла и не просто осмысляла, но осмысляла в качестве орудия человеческого общения. Поэтому от звука как явления необходим переход к звуку как к сущности.

Если бы мы хотели давать теорию языка в целом, то после звуков речи мы должны были бы переходить к тем значениям, которые в звуках фиксируются. Однако здесь мы имеем в виду не язык в целом, но только его звуки. Они тоже заслуживают специального изучения, – однако, такого, которое не отрывало бы их от человеческого языка в целом, но которое, наоборот, впервые открывало бы возможность понимать их именно как орудие общения.

Мы исходим из того убеждения, что бытие, материя и вообще действительность первичны, а сознание и мышление – вторичны, причем эта их вторичность не только не мешает им обратно действовать на породившую их действительность, но даже категорически этого требует, т.к. иначе они не могли бы быть полным отражением действительности. Эту простейшую, но в то же самое время и строжайшую, необходимейшую теорию отражения как раз очень часто игнорировали те, кто создавал фонологию в качестве самостоятельной научной дисциплины. Это игнорирование часто проявляется еще и теперь у разных фонологов, а для других вообще всякое рассуждение о действительности является излишним и даже вредным как во всех других науках, так и в лингвистике или в фонологии.

Язык, взятый сам по себе, уже является фактическим или, по крайней мере, потенциальным отражением действительности. Это далеко не значит, что язык всегда и всюду фактически отражает действительность. Наоборот, он очень часто извращает или затемняет действительность, поэтому точнее будет сказать, что он есть не отражение действительности, но что он есть орудие общения, а уже само людское общение решает вопрос о том, нужно ли в том или другом случае говорить истину, т.е. сообщать то, что на самом деле есть, или говорить ложь, т.е. сообщать ложное представление о действительности. Во всяком случае, по крайней мере, потенциально язык есть так или иначе направленное отражение действительности.

Звуки языка, следовательно, тоже призваны в той или иной мере отражать действительность. Но если мы намерены изучать их как отражение действительности, то, с другой стороны, и они сами тоже являются некоторого рода действительностью, которую необходимо отразить в науке, посвященной их изучению. Как бы ни рассматривать эту звуковую действительность, даже самый неправильный, самый извращенный философский подход к ней должен согласиться с тем, что в этих звуках есть нечто существенное для них самих и нечто несущественное, что для их существенного изучения необходим целый ряд строгих научных и логически обработанных категорий, и что, наконец, все эти существенные для речевого потока категории являются не чем иным, как его отражением.