Фонологические аксиомы могут быть установлены, во-первых, только при наличии уже известности всех эмпирических обстоятельств, относящихся к живой человеческой речи. Мы не будем определять ни того, что такое звук или признак звука, ни того, как звуки сливаются в общий поток живой человеческой речи, ни того, как они понимаются или не понимаются, ни того каким образом звук является носителем определенного значения для говорящего или слушающего, ни того как происходит обозначение предметов при помощи звуков и, тем самым, звук получает известное значение, ни того как люди общаются друг с другом при помощи языка, ни того, наконец, как сформированный и сознательно произносимый звук может влиять на человеческую среду и, в частности, ее переделывать. Вся эта физико-физиолого-психолого-социальная стихия человеческой речи принимается нами как нечто данное, не подлежащее определению или доказательствам, как нечто само собою разумеющееся. Ведь кто не знает, например, что такое звук, тот, конечно, не может заниматься ни фонологической аксиоматикой, ни фонологией вообще. Чтобы заниматься всем этим, уже нужно понимать каким это образом звук человеческой речи имеет то или другое значение, как на это значение может реагировать человеческое сознание, как можно выслушивать звуки и их произносить и как можно вмешиваться в жизнь при помощи человеческой речи. Все это либо не нуждается в доказательстве, либо прямо не доказуемо. Давать же здесь какие-нибудь определения тех или других обстоятельств, связанных с разными звуками и их функциями, можно только при наличии понимания того, что такое сам звук и что такое его физико-физиолого-психолого-социальные функции. Все это либо не нуждается в определении, либо вовсе не определимо. Но не всем этим должна заниматься фонология, а особенно ее аксиоматика. Фонологическая аксиоматика берет из всей этой стихии языка только самое необходимое, самое первое, без чего нельзя определить фонемы. Никаких доказательств аксиомы и вообще не требуют. А что касается их определения, то, повторяем, определения эти являются, скорее, объяснением употребляемых здесь терминов, а не определениями в специально логическом смысле слова.

Во-вторых, далее, мы не будем определять и всех тех процессов мышления, которые необходимы для получения аксиом. Мы уже будем предполагать известным, что такое бытие или действительность, что такое их отражение и, в частности, отражение в человеческом сознании, что такое мышление, и что такое все необходимые для него логические категории, – различие, сходство, тождество, сравнение, противоположность, противоречие, обобщение, – и что такое обратное отражение мышления в действительность, что такое абстракция, что такое закономерность, что такое практика и т.д. и т.д. Все такого рода категории обычно либо вовсе не определяются, либо определяются только путем сопоставления их в общей системе, либо определяются как-нибудь иначе, но никакими такими определениями мы пользоваться не будем. Желающие найти такого рода определения могут обращаться к руководствам по логике, но и в этом для нас нет никакой необходимости, т.к. все подобного рода категории мы будем употреблять вполне обывательски, т.е. некритически. Иначе фонологическая аксиоматика превратилась бы в целую философскую систему. Возможно, что многим покажется это недостаточным, тогда им придется выйти за пределы нашей фонологической аксиоматики. Мы же претендуем только на одно – указать и перечислить те необходимые категории и принципы, без которых невозможно определить то, что такое фонема. Это – единственная цель нашей аксиоматики.

Мы начнем с того, что можно назвать непосредственной действительностью звука. Эта действительность предстает перед нами, прежде всего, в нерасчлененном или плохо расчлененном виде. Но при ближайшем всматривании в нее она начинает обнаруживать в себе также и черты раздельности. Это – не та абстрактная раздельность, которая может быть формулирована только уже после перехода от непосредственной действительности к ее отражению в сознании и мышлении. Все же, однако, уже и сама действительность, при самом непосредственном к ней отношении, содержит в себе те или другие разделения. Этому и будут посвящены наши первые семь аксиом.

Звуки речи представляют собой континуум речевого потока, глобальный, одноплановый и доязыковый (I1).

а) Этот тезис является аксиомой, потому что здесь не определяется звук речи, поскольку предполагается, что такие понятия, как «звук» или «речь», всем известны и доступны. Их существование не нуждается ни в каких доказательствах. Кто не знает, что такое звук и что такое звук речи, тот вообще не может заниматься фонологией; и с такими людьми не о чем было бы говорить всякому, кто хотел бы рассказывать что-нибудь о фонеме. Это же касается и таких понятий, как «континуум», или «сплошность», «поток речи», «глобальность», «одноплановость» и «доязыковость». Эти понятия требуют только разъяснения. Но существование соответствующей им предметности не нуждается ни в каких доказательствах. Конечно, при помощи разных искусственных средств можно дать слепорожденному некоторое понятие о том, что такое свет, и глухому – что такое звук. Однако, этой специфической областью, т.е. той наукой, которая называется дефектологией, мы в настоящее время заниматься не будем.

б) Однако прежде чем перейти к дальнейшему, необходимо еще с одной стороны подойти к нашей аксиоме континуума. Собственно говоря, эта наша первая аксиома, скорее, больше указывает на самый факт физического звука или речи, чем на какую-нибудь ее подлинно языковую значимость. Но с этого необходимо начать потому, что для всяких даже самых малых утверждений о звуке уже необходимо признать факт существования этого звука. Пусть об этом звуке мы еще и ничего не знаем, и пусть он у нас даже еще и не выделен из общей массы всяких звучаний. Зато здесь перед нами появляется самый носитель всех возможных и, заранее можно сказать, бесконечных своих значений. До сих пор пусть это будет какой-то еще не познанный нами X. Зато все остальное, что мы будем говорить об этом X, будет функцией этого X. Это – субъект бесконечных звуковых и внезвуковых значений.

Рассуждая так, мы сразу же становимся на почву объективной материальной действительности и исключаем всякие виды абстрактного идеализма, какими бы абстракциями мы в дальнейшем не пользовались. Все эти абстракции будут корениться в этом объективном факте существования звука, и потому они для нас никогда и ни в чем не будут страшны. Это – то «живое созерцание» действительности, с которого, по Ленину, начинается процесс познания, переходя в дальнейшем в абстрактное мышление и в окончательном своем виде становясь практикой все той же объективной действительности. Поэтому наша первая аксиома только с внешнего вида кажется столь простой и невинной. На самом же деле это есть не что иное, как установление почвы для объективного анализа материальной действительности звука.

Каждый звук речи отличается чем-нибудь от всякого другого звука речи (I2).

Этот тезис может пониматься как слишком уж очевидный и слишком уж банальный. На это необходимо сказать, что всякая аксиома вообще претендует на полную очевидность и в этом смысле на полную банальность. Сущность дела заключается здесь в том, что имеются в виду суждения не просто очевидные и банальные, но такие суждения очевидные и банальные, которые входят в логический состав определения фонемы, и без которых это определение не может состояться. А для фонемы, как это мы увидим ниже, является совершенно необходимым как признание речевого континуума, т.е. полной неразличимости звуков в речевом потоке, из которого она извлекается, так и их точнейшего взаиморазличия, без которого тоже немыслима никакая фонема.