Заметим также, что определение эквивалентности при помощи эквивалентного окружения дает возможность более глубоко понимать эквивалентные между собою слова. Стоит только представить себе, что не одна фраза эквивалентна относительно нескольких слов (как, например, «кипит» и «кошка пьет» эквивалентны относительно слова «молоко»), но сразу несколько фраз или вообще все фразы эквивалентны относительно какого-нибудь слова, как сразу становится ясным, что это слово приобретает свою собственную характеристику, уже не зависимую от тех фраз, которые являются в отношении него эквивалентными. Это еще более уточняет характеристику членов предложения, делая его не только элементом структуры предложения, но одновременно и чем-то самостоятельным, т.е. совершенно самостоятельным классом слов, не пересекающимся ни с каким другим классом.

Сразу же видно, что если под классом слов понимать семейство слов, то понятие семейства получает здесь гораздо более сильную структурную характеристику, чем в том случае, когда мы не выходили за пределы самого класса слов и рассматривали слова только с точки зрения отнесенности их к определенной категории.

Что такое есть предложение, об этом знают все школьники. Но вот в современной лингвистике ощущается огромная потребность отходить даже от той формальной семантики, при помощи которой характеризуются предложения. Мы являемся свидетелями огромной потребности еще больше формализовать предложение, чем это делали Ф. де Соссюр и Л.В. Щерба.

Для этого вводится понятие фразы, которое, вообще говоря, мало понятно:

Дело ясно: фраза есть какое угодно сочетание слов, хотя бы и вполне бессмысленное. Тут, правда, не вполне понятно, что такое слово. Однако, для полной ясности и для полной общности необходимо и здесь понимать под словом вообще любое сочетание звуков, хотя бы и бессмысленное. Итак, выставляется требование понимать под фразой любое осмысленное или бессмысленное сочетание слов как любых осмысленных или бессмысленных сочетаний звуков. Важно отношение звуков между собой и отношение звуковых комплексов между собою; но совершенно неважно, что означают данные звуки, что означают комплексы звуков и что означают комплексы комплексов этих звуков. Поскольку исследователи отвлекаются здесь от семантической полноты звуков слов и предложений, а семантическая полнота коренится только в осмыслении звуков слов и предложений, т.е. в их морфемном характере, назовем бессмысленное сочетание звуков или слов аморфным, или, лучше сказать, безморфемным сочетанием. Здесь, однако, структуралисты часто проявляют неожиданную стыдливость; и хотя им, несомненно, хочется оперировать с аморфными структурами, идти на то, чтобы создать откровенную логику аморфных структур, они часто не решаются и предпочитают оперировать с самыми обыкновенными и вполне осмысленными предложениями. Тем не менее, мы считаем, что существует не только логика морфемных структур, но и логика аморфных структур, только надо иметь мужество формулировать ее до конца и не заигрывать с традиционной лингвистикой, основанной на изучении естественных языков.

С точки зрения последовательного формализма, семейство слов вовсе не есть семейство слов одной и той же категории, потому что термин «категория» уже вносит момент содержания и делает формальную характеристику неясной. Можно, впрочем, оставить термин «категория» и без внесения в него какого-нибудь определенного смысла и обозначать его какими-нибудь внеморфемными символами А, В, С и т.д. В каждую такую категорию будут действительно входить какие угодно слова. Но само это выражение «какие угодно» тоже отнюдь не бессмысленно, но означает нечто определенное. Получатся и категории с каким угодно значением и подпадающие под них слова тоже с каким угодно значением. Пусть такой общей категорией явится для нас наличие в слове звука А выступающее в нем единственный раз. Тогда под эту категорию попадет бесчисленное количество слов, т.к. слов, содержащих в себе звук А только единственный раз, практически действительно существует бесчисленное количество. И множество всех таких слов будет представлять собой самую настоящую единораздельную цельность, т.е. будет обладать определенной структурой и будет являться определенной моделью. Правда, такая структура и такая модель, буду безморфемными, не будут иметь никакого отношения к языку, и наука о них не будет языкознанием. Тем не менее это будет очень точная наука и, попросту говоря, математика, стоит только все эти слова, подпадающие под данную категорию, и все подобного рода категории, обозначать буквами. Это нисколько не бессмысленно, а, наоборот, выражено максимально точно, как и для таблицы умножения вовсе необязательно, чтобы мы ее применяли только к яблокам или к огурцам, но она имеет значение сама по себе.

Равным образом и при определении эквивалентности слов при помощи их эквивалентных окружений тоже нет никакой нужды базироваться на морфемном анализе. Возьмем не предложение, но систему каких угодно отношений между словами, пусть хотя бы отношения эти и были бессмысленными. И пусть входящие сюда слова являются комплексами каких угодно звуков, о морфемном характере которых не ставится и вопроса. Другими словами, пусть у нас будут только бессмысленные звуки, бессмысленные комплексы звуков и бессмысленные отношения между этими комплексами. Все равно выражение «А имеет такое-то (или вообще какое угодно) отношение к В» имеет вполне определенный смысл, только не нужно вносить какое-нибудь специфическое содержание в символы А и В и в термин «отношение». Имея такую фразу «А имеет отношение к В», мы можем подыскать любое количество фраз, обладающих такой же структурой. И это будут вполне эквивалентные между собою фразы. Мы можем такого рода фразу расширить каким-нибудь дополнением. Но ввиду содержательной бессмысленности подобного рода фраз необходимо тут же признать, что наше дополнение может быть каким угодно и отношение его к данной фразовой структуре тоже может быть каким угодно. И все эти какие угодно дополнения и отношения будут иметь у нас точнейший формальный смысл, потому что термины «какое угодно» или «как угодно» являются терминами вполне осмысленными и подчиненные им отношения равно как и основанные на них структуры будут вполне эквивалентны. Таким образом, определение семейства слов не связано прямым образом с морфемным анализом; и определяем ли мы его как класс каких угодно слов, относящихся к какой угодно категории, или определяем его через эквивалентность относящихся к нему слов с какими угодно словами, входящими в какие угодно структуры, все равно оно останется для нас определенной единораздельной цельностью, т.е. окажется и структурой и моделью.

Так должны были бы поступать те структуралисты, которые под фразой понимают «что угодно». Однако подобного рода формализм почему-то ими не выдерживается до конца, и не почему-то, но просто потому, что тут с полной откровенностью выявилась бы совершенная чуждость структурализма лингвистике, и он с полной откровенностью остался бы просто в пределах только математики, которая действительно и по полному праву исключает все качественные характеристики из своих числовых операций. Вместо этого начинают приводить примеры не фраз с «каким угодно» значением, но самое обыкновенное и притом правильно построенное предложение. Начинают приводить фразы «с многоточием», взывать к «отмеченности» фразы и даже давать определение падежа, несмотря на то, что предложение вовсе не есть «какая угодно» фраза, и «отмеченная» структура вовсе не есть «какая угодно» структура (да, кроме того, и самый термин «отмеченность» для лингвистики не нужен, поскольку эта последняя только и оперирует с одними «отмеченными» фразами); а приравнение непересекающихся классов, входящих в структуру фразы, падежам уже предполагает точную характеристику понятия о падежах, т.е. основано на логической ошибке petitio principii. Впрочем, уже само понятие непересекающихся классов тоже далеко выходит за пределы формализма с его «каким угодно» пониманием фразы, и возможно только на путях качественного и содержательного анализа слов и возникающих из них категорий слов.