б) Аксиома генерализации. Смысловая функция звука, или его фонема требует генерализирующего акта в отношении обозначенной этим звуком предметности (II 2б).
Обобщение есть самый существенный акт мышления. Ведь для мышления какого-нибудь предмета необходимо, прежде всего, знать, что такое этот предмет. Но знать, что такое данный предмет, это значит и отличать этот предмет от всяких других предметов и узнавать его среди хаотической массы других предметов. Допустим, что перед нашими глазами имеется необозримое множество самых разнообразных предметов. Например, в нашем саду может быть очень большое количество самых разнообразных цветов. Среди всех этих цветов пусть мы разыскиваем, например, гладиолусы. Мы просмотрели одну клумбу цветов и не нашли в ней ни одного гладиолуса. То же самое произошло, допустим, при рассмотрении нами второй и третьей клумбы. Но вот в четвертой клумбе, допустим, мы нашли несколько гладиолусов. И пусть несколько таких гладиолусов мы нашли в разных частях нашего сада. Какой акт мысли затратили мы при разыскании всех этих гладиолусов? Мы все время подводили находимые нами гладиолусы под то общее понятие гладиолуса, которое у нас имеется. Не обладая способностью обобщать, т.е. подводить частное под общее, разве можно было бы отыскивать все гладиолусы нашего сада? Ясно, что для разыскания всех гладиолусов нашего сада, нами был затрачен акт обобщения.
Но допустим, что в наших руках имеется только один и единственный гладиолус. Почему мы считаем этот гладиолус именно гладиолусом? Потому что здесь известное А мы трактуем именно, как А, но не как В, не как С и т.д. Уже произведя это суждение «А» есть «А» мы сделали некоторого рода обобщение, потому что непосредственно видимый нами цветок, мы подвели под ту общую категорию, которая в ботанике как раз и именуется гладиолусом. Из этого явствует, что всякий звук, а, следовательно, и всякое слово уже есть некоторого рода обобщение, даже, если его брать в единственном числе, сознавая, что он есть именно он, а не что-нибудь другое.
Если бы смысловые функции звука в нашем сознании сводились только к простому воспроизведению того предмета, который данным звуком или словом обозначен, это было бы только слепым воспроизведением предмета и полным непониманием того, какая именно вещь воспроизведена в нашем сознании. Только генерализирующая функция звука в сознании и мышлении гарантирует нам понимание того, что воспроизведенная вещь есть именно она, а не что-нибудь другое; и потому генерализация есть следующий необходимый шаг конструирования той или другой вещи в нашем мышлении.
в) Аксиома ноэтической предметности. Греческое слово «ноэзис» значит «мышление», и слово «ноэма», значит «мысль». Отсюда греческое слово «ноэтикос» тоже значит «ноэтический», «мыслительный». Поскольку мыслить – значит обобщать, а для обобщения нужны все те категории, о которых мы говорили при объяснении аксиомы структуры, можно было бы подумать, что само это выражение «ноэтическая предметность» является вполне излишним. Однако, оно не только не излишне, но без него нельзя было бы себе и представить, что такое мышление. Когда мы говорили о структуре, мы ничего не говорили ни о сознании, ни о мышлении. Мы так говорили только о вещах и звук для нас был только одной из вещей. Конечно, когда мы что-нибудь рассматриваем или выслушиваем, мы пускаем в ход решительно все категории мышления и сознания, потому что и каждая вещь, видимая или слышимая нами, только и возможна благодаря своему оформлению объективно наличными в ней категориями. Но это еще не значит, что простое видение или слышание вещей уже есть их категориальный анализ. Простое видение и слышание есть только непосредственное, неосознанное и часто даже бессознательное овладевание предметом. И, если мы утверждаем, что всякая вещь, какая бы она ни была, хорошо оформленная или оформленная плохо, всегда представляет собой нечто целое, содержащее в себе те или другие части, то этим мы еще не строим логику вещи, а только описываем ее непосредственную данность в нашем сознании.
В широком смысле слова, здесь нужно говорить не о вещах или предметах и не о звуках, но о человеческих переживаниях. Эти переживания могут быть самыми разнообразными. Можно подойти к предмету с точки зрения чисто мыслительной и попытаться дать его точное научное определение. В этом случае переживание окажется определенной системой умственных актов. Всякая данная вещь может нравиться или не нравиться. Можно захотеть ее приобрести или продать. Можно захотеть ее нарисовать или сделать из тех или других материалов. Можно помогать ее существованию и развитию, как можно стремиться к ее ликвидации или к прямому уничтожению. Все эти, бесконечные по своему числу, акты человеческого сознания и мышления являются уже переводом тех или иных вещей на язык человеческого сознания или мышления. Они являются тем или другим субъективным коррелатом объективно существующих вещей, все они пробуждают те или иные процессы в человеческой психике, все они являются активной или пассивной реакцией на объективно существующие вещи. Все такого рода акты необходимо обозначить каким-нибудь общим именем, для чего мы и пользуемся термином «ноэтический». Поэтому и звуки речи, если только они рассматриваются как проблема человеческого сознания и мышления, тоже перестают быть только физическими вещами или процессами, даже только просто физическими обозначениями вещей. Они имеют уже мало общего с тем физическим артикуляционным аппаратом, хотя в результате функционирования этого последнего, они только и могли появиться на свет. Другими словами, теперь им присуща уже ноэтическая функция, откуда мы и получаем следующую аксиому ноэтической предметности.
Смысловая функция звука, или его фонема требует ноэтического акта в отношении обозначенной этим звуком предметности (II 2в).
Заметим, что рассмотренное у нас выше понятие структуры только здесь, на уровне ноэтических актов сознания и мышления, впервые приобретает свою подлинную фонологическую значимость. Или, вернее, впервые только начинает получать свою фонологическую значимость. Ведь объективная структура вещи как таковой не имеет никакого отношения ни к человеческому сознанию или мышлению, ни к человеческому языку или речи. Этими структурами занимается и всякая наука, не только языкознание и не только фонология. Для того, чтобы структура вещи получила фонологический смысл, для этого она должна быть при помощи обозначивающих ее звуков по меньшей мере переведена на язык человеческого сознания или мышления. А ведь человеческий субъект может воспринять, понять и использовать данную вещь в таких направлениях, которые никак и не связаны с объективной структурой самих вещей. То, что мы сейчас сказали о воспроизведении вещи в сознании и относительно обработки ее человеческим мышлением, это уже дает нам возможность говорить о фонологии, как об оригинальной и самостоятельной науке. Однако, повторяем еще раз, перевод вещей на язык человеческого сознания и мышления является только еще началом построения фонологии, потому что существует и много других наук, которые тоже имеют дело не с самими вещами, но с их человеческим сознаванием и мышлением и которые вовсе не являются фонологией. Поэтому, до окончательного определения фонемы пока еще далеко. Сейчас же мы установили только то, что фонема есть проблема сознания и мышления.
Необходимо сделать еще одно замечание для нас очень важное, но, скорее, не ради принципиальной характеристики предмета, поскольку из предыдущего она сама собой вытекает, сколько ради методической помощи для тех, кто хотел бы об этом предмете рассуждать яснейшим образом.
Именно, некоторые могут сказать, что понятие ноэтического акта является излишним, поскольку раньше уже шла речь об акте генерализации. Ведь мы сами же говорили, что генерализирующая функция мышления является одной из самых существенных его сторон. Однако теперь мы как раз и должны сказать, что мышление вовсе не состоит только из одних актов обобщения. Уже не говоря о том, что само обобщение может пониматься по-разному, и кроме обобщения мышление занимается сравнением, систематизацией, классификацией и т.д. своих предметов. Одно обобщение, взятое само по себе, в отличие от прочих актов мысли и в полном отрыве от них является слишком формалистической процедурой, обедняющей отражаемую здесь действительность почти до полного нуля.
