Известно, что почти все фонологи понимают свою науку лишь как учение об отдельных и изолированных фонемах. Однако это значит то же самое, как, если бы о движении поезда мы судили бы только по одним его остановкам на отдельных станциях. Движение нельзя разбить на отдельные взаимноизолированные точки, потому что точки эти вполне неподвижны и не дают никакого представления о том движении, отдельными точками которого они являются. Все это, однако, вовсе не есть общая фраза, которой мог бы щеголять всякий диалектик, умеющий понимать единство прерывности и непрерывности. Для фонологии эта сплошная и нераздельная текучесть отдельных моментов, составляющих данную фонему, имеет чрезвычайно важное и вполне специфическое значение.
Если мы говорили выше о ноэтической структуре фонемы, то сейчас мы должны заговорить также и об ее аноэтической структуре. Эта последняя может быть формулирована для фонемы с разной степенью конкретности, и эту степень мы сейчас соблюдаем в трех более частных аксиомах аноэтической предметности.
1) Аксиома аноэтического континуума. Смысловая функция звука, или его фонема, есть воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает в виде аноэтического континуума.
2) Смысловая функция звука, или его фонема, есть воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает в виде оригинального, простого и неделимого качества, не сводимого ни на какие отдельные дифференциальные признаки.
3) Смысловая функция звука, или его фонема, есть звуковым образом не произносимое воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает.
Эти три аксиомы едва ли нуждаются в специальном разъяснении, после всего того, что мы говорили об этом предмете выше. Однако, и опять-таки исключительно ради методических целей, мы считаем необходимым сделать два-три маленьких замечания.
Особенно важно понимать несводимость фонемы на ее дифференциальные признаки. Для того, кто имеет привычку мыслить диалектически, здесь, собственно говоря, разговаривать не о чем. Разговаривать на эту тему приходится только потому, что существует очень много и языковедов и логиков, которые никак не могут понять, каким это образом целое не сводится только к сумме своих частей, а является в сравнении с ними совершенно новым смысловым качеством. Кто отрицает аноэтическую сторону фонемы, тот просто отрицает фонему как нечто целое, вырастающее из живого речевого потока. В живом речевом потоке один звук незаметно вливается в другой звук. Но как только фонолог заговорил о своих фонемах, всякие разговоры о живом потоке человеческой речи, о слиянии всех звуков речи в одно нечто сплошное и непрерывное тотчас же прекращаются. Фонология вдруг превращается в науку о дискретных между собою звуках, не имеющих между собою ничего общего и не образующих живого целого. Кто отрицает аноэтический характер фонемы, тот, повторяем, просто отрицает факт живого речевого потока. Об этом нужно глубоко задуматься всем тем, кто не находит в фонеме ничего другого, кроме составляющих ее дифференциальных признаков. Но диалектика строго и сурово требует признать, что, во-первых, все отдельные звуки, составляющие живую речь, являются отдельными и вполне изолированными, а равно и те дифференциальные признаки фонемы, из которых составляется сама фонема. Но, во-вторых, также строго и сурово та же самая диалектика заставляет признавать, что все отдельные звуки, составляющие живой поток речи, сливаются в нем в одно неразличимое целое, а равно и все дифференциальные признаки, образующие фонему, тоже сливаются в одно сплошное неделимое и неразрывное целое, а это, последнее, и есть аноэтическая функция фонемы.
Насколько неясно мыслится обыкновенно фонема, можно видеть из того, что о фонеме думают, как о чем-то реально произносимом или, хотя бы реально слышимом. Да, физический звук слышим; но его смысловая функция, его понятие, его идея, а, в конце концов, и его фонема, его модель вовсе никак не слышимы, а только мыслимы. Думают так, что, если собака кусается, то и зоологическое понятие собаки тоже кусается. Если жеребец ржет, то, выходит дело, и понятие жеребца тоже ржет. Такую же глупость проявляют все те, которые говорят о произносимости фонемы.
Я сейчас приведу несколько слов из разных языков, обладающих одним и тем же корнем, и попрошу произнести мне этот корень обычным звуковым образом. По-русски мы имеем такие слова, как «страна», «пространство», «странник», «стремглав», «стремнина», «стремиться», «строить», «строение», «струна». Присоединим сюда: греч. stratia или stratos («войско»), strategos («полководец»), stratiotes («солдат»), stroma («ковер»); латинск. stragulum, stragula («покрывало», «ковер»), strenuus («деятельный», «проворный»), instrumentum («орудие»); немецк. Strand («берег»), Stirn («лоб», имеется в виду большой лоб); франц. – strate («пласт», «слой»), strié («изборожденный»); англ. – strand («берег»). Можно привести такие употребительные слова, как «субстрат», «прострация», «простирать», «структура», «инструкция», «конструкция», «стратосфера» и т.д. Все приведенные слова имеют одну и ту же корневую морфему, которая фонетически звучит (русскими буквами) как «а», «е», «о», «и», «у» (можно привести многие другие звуки в соответствующем консонантном окружении). Тех, кто утверждает произносимость всякой фонемы, я просил бы реально произнести мне ту фонему, которая лежит в основе всех этих огласовок одного и того же индоевропейского корня. Всякому ясно, что произнести такую фонему совершенно невозможно. А произнести можно только указанные частные огласовки. Да даже, если взять и каждую такую огласовку, например, хотя бы «стра», то можно сказать только лишь то, что нами произносятся здесь лишь соответствующие физические звуки, но никак не фонема и не ряд фонем. Фонема «а» тоже не произносима, потому что фонема не есть звук «а», но смысл звука «а», как именно звука «а». Само собой разумеется, что никому нельзя запретить перестать рассматривать смысл звука «а», как именно звука «а»; и никому нельзя запретить рассматривать самый звук «а». В таком случае, мы будем заниматься либо физико-акустическими свойствами звука «а», либо его физиологическими свойствами. Но фонология не есть ни акустика, ни физиология звуков речи, хотя фонема только и возможна, как смысловое содержание физиологически-акустической действительности звука.
д) Аксиома идеализированных объектов. Нам остается сделать только еще один шаг, чтобы конструктивная сущность звука достигла своего завершения. Мы наблюдали, как звук отражается в человеческом сознании, как он обобщается или, вообще говоря, мыслится, и какие формы приобретает он, как результат отражения живого речевого потока. Но мы еще ничего не сказали об одном обстоятельстве, которое завершает собою всю теорию абстрагирующей деятельности мышления, когда последняя конструирует собою реальные звуки вместе с обозначаемыми этими звуками предметами. Ведь уже самое простое слушание тех или других звуков живой речи свидетельствует нам от том, что звуки, отличные друг от друга то значительно, то незначительно, напрашиваются на разделение их по тем или другим классам и на понимание их как стремящихся к тому или другому своему звуковому пределу. Об этом у нас уже шел разговор, однако, покамест еще в применении к физическим звукам и меньше всего в применении к их конструктивной сущности. Собственно говоря, обстоятельство, о котором мы сейчас хотим сказать несколько слов, конечно, должно было иметься в виду уже в аксиоме генерализации. Однако, там нас интересовал самый акт обобщения, и мы ничего не сказали о необходимости перехода каждого обобщения к своему пределу. Эта необходимость перехода всякого становления к своему пределу, вернее, необходимость диалектического скачка от становления к ставшему, еще раньше того имелась нами в виду, когда мы говорили об аксиомах, дифференциалах и интегралах. Но и там учение о пределе было неуместно рассматривать в чистом виде, поскольку речь шла по преимуществу о физической субстанции звуков. Теперь же, когда от физической субстанции звука мы перешли к его смыслу, к его конструктивной сущности, необходимо, чтобы этот переход от становления к ставшему совершался также и здесь. С подобного рода предельными переходами мы постоянно имеем дело и в науке и в жизни. Так, в механике или физике говорят об абсолютно твердом теле, переходя от меньшей жесткости тела к большей жесткости и уходя с подобного рода переходами в недостижимую бесконечность. Вот это бесконечно жесткое тело есть то, что в науке называют «абсолютно твердым телом», – понятие, без которого не может обойтись точная наука. Это касается и всех других физических объектов, которые в целях достижения точной и завершенной науки, часто приходится рассматривать именно в таком «абсолютном виде». Говорят, например, о несжимаемой жидкости или о движении тела в отсутствии всякого трения и т.д. и т.д.
