— Ох и ох! Помню, князь, что до Москвы отсюда ехать шесть или семь часов. Но мыслю все-таки, что не попасть нам туда раньше завтрашнего утра, ибо ты, государь, не успокоишься, пока не прикажешь остановиться на той полянке, где мы с тобою впервые остались наедине и где ты велел построить малый дворец для летнего роздыха, зимней охоты и именитых своих гостей.

— Так вот та причина, бесценная супруга, по коей я дал клятву не отворять уста в присутствии твоей милости; ибо дан тебе счастливый дар читать в моих мыслях без слов. — Иван Юрьевич подождал, пока карета проследует мимо зарослей лебеды с крапивой, затем крикнул кучеру: — Заворачивай направо!

Дворец на заветной полянке был деревянным и покосился под гнетом времени и от утеснений негоподы. На конский топот и крики слуг из высоких ворот с поблекшею резьбою вышел древний дед с клюкою под мышкой. Дед помедлил, задрав голову, присматриваясь к старшему среди прибывших. Увидев Ивана Юрьевича, повалился на колени и тихо заплакал. Слуги развели вовнутрь скрипучие створки ворот. Рядом со стариком появился мужик, за которым следовала молодуха в сарафане и чистой белой сорочке. Оба поклонились хозяевам в ноги и облобызали руки княгини и князя.

— Как же звать тебя, молодец? — ласково спросил Иван Юрьевич молодого мужика.

— Зовут меня, значит, Онуфрием, боярин, — ответил тот смиренно.

— Деду Николе ты — сын?

— Значит, сын, боярин. В ту пору, когда отъехал ты, государь, от нас в ту войну, было от роду мне девять лет. А нынче, мне значит, двадцать семь.

— Это ты заботишься о дворце?

— Значит, я, государь. Когда отъехал ты, боярин, от нас на войну, старшим здесь стал отец. После, ослабши, сказал мне: покамест не будет иного приказа от хозяина, чтобы я обо всем тут бы пекся. Так я, значит, и поступил.

— А молодка сия тебе — жена?

— Значит, жена, боярин. Деток-то у нас покамест нет. Оба мы с нею, значит, во цвете сил и без изъянов, так что только господу ведомо, почему она не брюхатеет.

Женщина застыдилась и закрыла лицо краем платка, Иван Юрьевич снисходительно улыбнулся:

— Значит, господь сниспошлет вам еще все, чего желаете; не сомневайтесь!

Иван Юрьевич взял под руку Ирину Григорьевну и Кантемира. Повел их не спеша в обход дворца, к крохотному садику в три угла, с увядшими цветами. Отсюда, повернув влево и в гору, между тенистыми тополями, привел их к лесной опушке. Постояв немного, дабы перевести дух, проводил их далее, в долинку, под густой паутиной ветвей, по таинственным тропкам, обильно устланным палою листвой.

Добравшись до полянки, они замедлили шаги, поджидая девиц, которых теперь сопровождал двоюродный брат Никита Юрьевич, сын Юрия Юрьевича Трубецкого. Но молодой князь избрал другие дорожки и вышел по ним к более высокому месту, где Онуфрий и прочие слуги разожгли жаркий костер, чтобы приготовить на вольном воздухе ужин для господ. Там начинался другой сад с яблонями и грушами. Никита Юрьевич помахал им коротко рукой и исчез вместе с кузинами среди плодовых деревьев.

Иван Юрьевич вступил в священный для него уголок — приют молитв и благочестивых размышлений. Это была узкая лужайка, стиснутая со всех сторон холмами и рощами, то ярко-зелеными, то голубоватыми, то лиловыми или багряными. На вершинах теснились сосны, ели и дубы. Между ними качались ульмы и тополя. Ближе к подножиям холмов леса густели, как частые щетки, — из каждого семечка тут вырастало новое деревце.

В первый же год супружества с Ириной Григорьевной Иван Юрьевич велел вырубить участок на краю северной рощи. На этом месте посадили добрые яблони. Потом добавили три ряда грушевых деревьев; теперь их ветви низко пригибались под тяжестью зрелых плодов.

У края лужайки, подпираемая густым кустарником, покачивала ветвями столетняя ива. В ее тени виднелось углубление, заросшее густой травой и стеблями мяты. На самом дне низинки журчал, выбиваясь из глубины, свежий источник. Прозрачные струи кружили в озерце величиной не более трех ладоней, набирали в нем силу, затем пускались в дальнейший путь в спокойном течении, певуче звеня между зелеными бережками. Добравшись же до следующей ямки, снова сверкали в озерце. Ручеек здесь приглаживал свои волны, давая себе недолгий отдых. Затем, внезапно заторопившись, продолжал свое течение и исчезал в темноте провала.

Ибо путь воды к глубинам земли свершается неустанно и вечно.

Иван Юрьевич сел подле источника на траву, уперся локтями в колени. Ирина Григорьевна, оставшись на ногах, оперлась на его плечо. Оба долго в молчании следили за чистой игрой воды. Вот так любовались они рождением ручья в дни юности, когда, сбежав от докучных взоров окружающих, в первый раз оказались наедине со своей любовью. Годы шли, но единение их сердец оставалось ясным, подобно этому ключу.

Никита Юрьевич в это время резвился вместе с кузинами, не намного отставшими от него в возрасте. Мальчишеские шутки молодого князя рождали на устах девиц тонкие улыбки. Он угощал их яблоками и грушами, показывал пестрых птах среди ветвей. Вместе они прислушались к трелям птиц.

— Вон там полосатая грушка! — крикнула вдруг из-под дерева Анастасия. — Возьмите палку и сбейте ее для меня!

— Зачем же палкой, княжна? — с превосходством бросил Никита Юрьевич. — Подам вам ее на ладошке, чтобы не испортить полосок!

Молодой князь, пригнувшись, пробрался под ветвями до ствола и, ухватившись за высокий сук, мгновенно подтянулся кверху. Морщинистая кора старого дерева треснула под подошвой его сапога, ломаясь и распадаясь на куски. И среди листвы послышался странный шум. Никита Юрьевич покрутил шеей, чтобы отогнать приставшую, казалось ему, огромную муху, но та и не думала отставать. С яростным жужжанием из невидимого до сих пор под корою дупла вылетел плотный осиный рой. Осы набросились на смельчака, и первое жало вонзилось под ухо князю. Растерявшись, Никита Юрьевич свалился с груши, подняв тревогу:

— Осы!

Князь сорвал с себя шляпу, пытаясь отбиться ею от нападения рассерженных насекомых, но те еще яростнее накинулись на него, покрывая укусами, и юноша покатился среди травы, пытаясь хоть так спастись. Отряд летучих разбойниц с устрашающим жужжанием окружил девушек, отгоняя непрошеных гостей от своих сот, и княжны отчаянно завизжали и заметались.

— Господи, боже! С дочками — несчастье! — вскричала Ирина Григорьевна, услышав эти крики.

Иван Юрьевич, как стремительная искра, помчался к месту опасности с пистолью в руке. Дмитрий Кантемир поспешил за ним, на ходу подобрав толстую палку, Ирина Григорьевна кинулась следом, не переставая вопить. От криков княгини, наверно, шарахнулись бы в дебри любые звери, пуще, чем от пули или сабли.

Примчавшись к месту, все поняли, что стряслось. Мгновенно были сорваны несколько веток с широкими листьями. Размахивая ими, словно мельничными крыльями, и разгоняя таким образом свирепых насекомых, спасатели наступали, вызволяя молодежь из нежданной беды.

Осы продолжали нападать на свои жертвы, как крохотные ястребы с ясного неба. Придя в неистовство, они не могли уже вернуться к гнезду, не нанеся укуса противнику. Дмитрий Кантемир вздрогнул. К нему на грудь, повизгивая и пряча личико в складках его кафтана, бросилась одна из жертв негаданной атаки, Анастасия. Не раздумывая ни мгновения, князь подхватил ее на руки и бросился с нею между деревьями прочь, как в кромешную тьму. В тополиной роще, куда Кантемир прибежал со своей ношей, жужжание сатанинских мушек затихло. И князь подумал, не слишком ли крепко сжимает он в объятиях испуганную боярышню. Объятие было и вправду крепким, но княжна не выказывала неудовольствия.

— Они нас больше не тронут? — спросила она.

— Не тронут, — ответствовал Кантемир, словно оробевший юноша. — Слуги отогнали их дымом.

— Так им и надо, за то, что бросаются и жалят так больно. — Анастасия сделала движение, будто хочет выскользнуть из объятий, но не слишком решительно. Протянув гибкую руку с тонкими пальчиками и золотым браслетом у запястья, княжна, словно шаловливый ребенок, провела тонкими пальчиками по его бороде: