Носились различные слухи. Поговаривали, что в этом бунте якобы замешаны и кое-кто из видных вельмож и даже начальники войск, но сказать об этом открыто из-за отсутствия доказательств было невозможно. Однако в подобной ситуации исключительно опасно стало начинать задуманную кампанию.

— Придется подождать с походом на крепость, — говорил капудан. — Пошлем войско, которое будет стоять поблизости и помешает казакам выходить в море.

Но казаки не обращали внимания на турок. Они нашли другую возможность грабить турецкие корабли и даже поджигать их. Османский флот нес потери почти каждую ночь, в то время как легкие казацкие струги были неуловимы.

В Стамбуле ежедневно созывался и подолгу заседал диван. Турки мудрили над тем, как найти управу на дерзких гяуров, которые продолжали грабить Порту, добираясь порой до самого Богаза. Возникли трудности, они усугублялись недовольством в янычарских рядах, восстанием влахов в Сербии и Словении. Все это не позволяло начать настоящую войну против казаков.

— Я полагаю, о повелитель, — вымолвил старый муфтий, — что все может образоваться мирным путем. Зачем проливать кровь правоверных?

Султан поднял свои синие веки и пристально посмотрел на говорящего.

— У нас находятся послы московского царя. Жалуются, что грабят их татары и требуют, чтоб возвернули их угнанных ханом в рабство людей. Можно достичь с этими гяурами согласия. Запретим хану грабить россиянское царство, но чтоб взамен их царь обещал не помогать более казакам и добром вывести их из Азова.

— Поверит ли царь нашим обещаниям?

— Поищем посредника, который поручился бы за нас, — сказал капудан.

— И кто бы мог им стать?

— Полагаю, молдавский бей, — ответил капудан. — Он ведет торговлю с Московией. Они одной веры и легко договорятся.

— Ежели удастся освободить Азов без сражения, мы ему на всю жизнь княжение пожалуем, — сказал султан. — Так ему и скажите. Пусть порадеет ради нашего блага.

Именно эти слова, прочитанные воеводой Лупу в письме визиря, положили начало переговорам между Москвой и Оттоманской портой. Вел их молдавский господарь. Заходили послы челноками по дорогам, доставляя царские письма султану и послания султана царю. После многочисленных обещаний, подкрепленных клятвами, Азов был передан туркам. Теперь же Василе Лупу ожидал обещанного фирмана, который закрепил бы его пожизненное право на молдавский престол. Но он так и не прибыл. Визирь посоветовал султану не делать этого, потому что-де не Лупу добился мира, а все то же турецкое войско, которое стояло в окрестностях Азовской крепости и нагоняло страх на казаков. Султан не настаивал и забыл про свое обещание.

Разочарованный поворотом дела, Василе Лупу написал царю письмо.

«...сколько бы мы ни старались для Турецкого царства, от всего сердца радели, дабы добиться мира для православных христиан, на окраинных землях Московского царства проживающих, однако же тайная мысль, в глубине сердца нехристей спрятанная, мне неизвестна была и сегодня видим, что все слова, сказанные поганью, обманчивы суть...»

Воевода был сверх меры рассержен на турок. Но как раз в это время родила ему госпожа Екатерина сына, и вся его злость прошла. В честь новорожденного устроил господарь пир великий. В разгар празднества он вынул сына из пеленок и, подняв над головой, показал его коленопреклоненным боярам.

— Вот кто унаследует престол Земли Молдавской! — провозгласил воевода громким голосом, уверенный в том, что слова его будут вещими. Но судьба, наматывая в клубок жизни этого младенца светлую пряжу, вплела и много черной. Тернистым и полным опасностей будет путь его к престолу. И даже взошедши на него, молодой господарь за все свое короткое княжение не будет знать ни минуты мирной жизни и войдет в историю не как витязь с отважным сердцем, каким он был на деле, а с позорным прозвищем Голодай-князь, так как в годы его правления была жестокая засуха и голод великий истощил народ.

В Стамбуле стоял удушающий зной, нещадно жгло солнце, но в султанском дворце царили покой и прохлада. В зале, стены которой были покрыты неповторимой красоты мозаикой, султанша Киосем собрала своих советников. Уже месяц, как ее сын, султан Ибрагим не вставал с постели, и дела всего государства перешли в руки старой султанши, силихтара и великого визиря.

Прямая и неподвижная, словно высеченная из мрамора, сидела и слушала султанша поступавшие со всех концов империи донесения.

Великий визирь в белом тюрбане громким голосом читал:

— В Румелии восстали влахи. С помощью аллаха доблестный и бесстрашный Керим-бей разбил и уничтожил их.

— И много было тех гяуров? — спросила султанша, не глядя на визиря.

— После подсчетов носов и ушей, что были нам посланы, их оказалось две тысячи.

— Прошу прощения и, преосветлейшая валиде-ханум, — поднялся с расшитых подушек великий кадий, — но мне хотелось бы получить у нашего великого визиря некоторые разъяснения.

Визирь глянул на него настороженно. От этого несносного выскочки можно ожидать всего. Он не упустит возможности поумничать перед султаншей.

— Говори, о мудрый! — кивнула султанша.

Кадий низко поклонился.

— О, достойнейший и несравненный визирь Мустафа-ага! — повернулся кадий к великому визирю, который недовольно шевелил губами. — Как мы все здесь слыхали, согласно подсчетам ушей и носов, гяуров было две тысячи?

Великий визирь недоуменно заморгал глазами. Он никак не мог взять в толк, куда гнет кадий, что хочет этим сказать?

— А сейчас спрашиваю великого и мудрого нашего Мустафу-агу: счет убитых гяуров велся по количеству носов или ушей? Выходит, число носов и ушей было одинаковым? Так ли я понял?

Визирь кивнул.

— Тогда, — победоносно продолжал кадий, — влахи были либо двуносые, либо одноухие!

Среди собравшихся прошел смешок. Обмотанные высокими тюрбанами головы то и дело наклонялись друг к другу.

Визирь зарылся в бумаги, дабы не показать великое свое смятение и досаду.

Кадий спокойно уселся на подушку и, спрятав руки в рукава халата, застыл как горделивое изваяние.

Султанша, чуть улыбаясь, сказала:

— Продолжай, о великий визирь!

Визирь откашлялся и, преодолевая гнев, продолжал свой доклад.

— В Крымском ханстве мирзы бунтовать стали.

— Чего они хотят? — подняла брови султанша.

— Требуют сменить визиря.

— Кого они выкликают!

— Сефер Кази-агу.

— Исполнить их желание! Что еще хочешь сказать?

— Имеются сведения, что бей из Молдавии хочет вступить в сговор с врагами Порты... И как ему не быть с ними заодно, ежели одна из дочерей замужем за сыном драгомана недружелюбной нам Венеции, а другая — жена литовского палатина Радзивилла. Можно ли доверять этому гяуру?

— Находится ли у нас кто-либо из детей гяура?

— Нет, сиятельная ханум.

— Почему нарушаются наши обычаи?

— Мы считали его верным нам.

— Гяурам доверять нельзя. Незамедлительно доставить заложника!

— У бея сыновей такого возраста нет, — сказал визирь.

— Доставить дочь! — приказала султанша. — Когда он знать будет, что смерть постоянно находится за спиной его дитя, не посмеет что-либо против нас затевать!

С этими словами она поднялась и покинула диванный зал, пройдя мимо рядов советников, стоящих со скрещенными руками и склоненными головами. Миновав амфилады покоев, султанша вошла в комнату, стены которой были сплошь увешаны драгоценными персидскими коврами. На широкой постели под балдахином на шелковых подушках лежал султан Ибрагим. Его лицо, цвета шафрана, на котором пылали два сизых пятна, носило печать страданий. Столик черного дерева с ножками из слоновой кости был заставлен коробочками с порошками и пузырьками с различными целебными настойками.