Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Меншиков поспешно вышел. Петр бросил погасшую трубку слуге. Тот поймал ее на лету и бросился набивать табаком.

— Стало быть, турок хочет драки, — сказал царь. — Подраться захотелось поганому. Понимаю! Турок, конечно, повременил бы, подлечил бы раны. Да подбивает его на драку Каролус шведский, все еще не пришедший в себя после Полтавской свадьбы. Подбивает на войну турка также Англия — не может вынести нашего духа на Балтике. Ведомо то нам! Зримо! У каждого неприятеля на нас готов и точится топор. Только зря! Мнится им, московский царь в безделии почивает. Только такого супостатам не дождаться. Что скажешь на то, господин капитан?

— Пресветлый государь! Более двух столетий стонем мы, молдаване, под турецкой пятой! Нам ли не ведать, как тяжко это бедствие! Дмитрий-воевода, господин мой, знает, как силен турок, как нелегко его одолеть. Но христианству давно пора восстать всею силой и помочь нам сбросить ярмо!

— Так полагает сам Дмитрий Кантемир, с младых ногтей возросший, всем наукам обучавшийся в османском гнезде?

— Истинно так, великий государь! Мой господин поручил мне сказать вашему величеству, что Молдавия чает навсегда порвать цепи унижения и избавиться от гноища рабства! И, как любому смертному потребны добрые друзья, верные в счастье, и в страдании, так и странам нужны дружественные, верные в союзе державы. Плечом к плечу с православными христианами Российской империи, с ее повелителем Петром Алексеевичем, — говорит государь мой Кантемир-воевода, — в едином строю с ними мы развеем по ветру магометанские полчища, подобно тому, как солнце рассеивает своими лучами ночную тьму. Молдаване хотят жить вольно и счастливо. И ныне заколосилась, налилась соком зрелости та мечта. Во многих книгах читал Дмитрий-воевода о том, что близится час, когда сила неверных не будет более нам страшна.

Царь нахмурился. Тяжкие думы отразились на его челе. Сказал со значением:

— Не так уж просто сдвинуть с места тот камень, господин капитан.

— Истинно, государь. Только достойнее навалиться плечом, дабы сдвинуть, чем впустую биться о него головой.

— Этим словам научил тебя тоже Кантемир?

— Так, великий государь. И еще верит мой господин, что, коль поднимемся мы с вами, за нами последуют другие народы.

— Просто не верится, — улыбнулся Петр. — Больно много выискивалось и прежде храбрецов, да стоило турку ударить в тулумбасы, как все прятались, словно зайцы, по кустам. Пришли, однако, верные вести от Петра Толстого, и нет у меня сомнений в правдивости намерений твоего государя. Так что ныне будем вести речь о договоре, о коем упоминает в своем письме князь Кантемир.

Александр Данилович между тем ввел в комнату рослого офицера с большими русыми усами. Чуть робея, тот проговорил:

— Господин бомбардир...

— А, это ты, Ишеничников! Положи-ка руку на сердце, был ли ты вправду пьян вчера, когда вас связали двое неизвестных, которых вы приняли за татар или турок?

— Был пьян, господин бомбардир!

— Надрались горелки?

— Горелки, господин бомбардир. Виноваты.

Парь добродушно усмехнулся.

— Крепкие попались ребята?

— Более ловкие в драке, господин бомбардир. Чуть не переломали нам кости и не призадушили.

— Ваше счастье, что и не прирезали. На сей раз, Пшеничников, прощаю. Взгляни теперь на молодца, что перед тобою. Узнаешь? Это он с товарищем связал вас, как пару баранов. Это капитан Георгицэ, посланец господаря Земли Молдавской.

Воины не без удивления посмотрели друг на друга. Оба могли поклясться, что видят один другого впервые.

— Быть вам отныне друзьями, — решил Петр. — Ребята вы, как погляжу, славные, так что впредь — никакой обиды. Князь Трубецкой отведет вам горницы и все, что требуется. Нового друга надо угостить честь по чести.

Выходя, капитан Георгицэ не мог отвести глаз от здоровяка по имени Иван Пшеничников, — такого рослого и могучего, что мало кто осмелился бы помериться с ним силами. «Господин бомбардир... Господин бомбардир... Вот как... оно у них», — пробормотал Георгицэ.

Глава IV

1

Миху купил свой шинок за звонкую монету и получил на него запись с печатями и подписями. Когда он обосновался в тех местах года за два до того, поначалу к нему мало кто заходил. Новый-то шинок — словно незрелое яблоко: наоскомишь более зубы, чем порадуешься доброй выпивке и закуске. Миху, однако, не журился. Он приглядывался, раздумывал. Выложил камнем и побелил наружную стену со стороны дороги. Покрасил двери и окна. Позвал и зографа[55], который яркими красками вывел над входом два слова: «Михуля шинок», но и тогда люди не стали захаживать к нему. Миху, однако, не кручинился. Ведал по опыту, что не скоро всходит солнышко за горой, только ждать его никогда не напрасно.

Решив, наконец, что довольно думать, шинкарь запряг свою клячу и пропадал бог весть где недельки две. Вернулся с бочкою вина, которую вкатил с помощью жены Кирицы в угол своего заведения. А наутро, позвав опять зографа, попросил его намалевать на куске доски: «Завтра у Михуля шинку едят и пьють бизплатна». Прибил доску гвоздем к колу и отправился почивать.

Местечковые злыдни попялили зенки на кучерявые буквицы, стали вникать в смысл. Посмеялись и сказали, что шинкарь, наверно, умом тронулся. К вечеру Миху продрал очи после сладкого сна и велел своей Кирице набить дровами печку и развести такой огонь, чтобы гудело в трубе. Разложить по десяти сковородкам ломти мяса, приправить их толченым перцем и солью и сунуть лопатой в очаг, чтобы прожарились. Да подрумянились, что губки у красной девицы. Затем, стащив с чердака корыто, просеять на густом сите тончайшую сердцевину пшеничного зерна. Замесить тесто, поставить его на шесть часов, чтобы взошло, испечь из него ватрушки с грушевым вареньем. И не давать себе роздыха, пока их большая корзина не наполнится ватрушками доверху. Кирица, жена добрая и покладистая, с удивлением пропищала:

— Свадьба у тебя к завтрему, муженек, или храм? [56]

— Точить косу буду, — важно ответил Миху. — Дошло до тебя или нет?

— И теперь невдомек, — призналась Кирица. — Покликать, что ль, цыганку, чтобы помогла?

— Хоть и двух.

На второй день, к обеду, Миху нацедил кувшин вина. Попробовал его, зашелся смехом и уселся на стульчик в середине корчмы. Начали появляться люди, вначале — сапожники, потом — красильщики, Миху встречал их ласково. Налил в стаканы вина, и гости его тут же высосали, словно то был мед. Похрустели ватрушками. Попробовали подрумяненного мяса, облизали пальцы. Закусили соленым арбузиком. Стали опорожнять чередой чарки, утратив в конце концов счет. Как вдруг, сквозь хмельной туман, увидели хозяина, поигрывающего топориком. Услышали страшные слова:

— Гоните деньги!

Гости, еле державшиеся на ногах, раскрыли рты:

— Так что... хозяин... разве не написано у тебя перед дверью, что сегодня еда и питье задарма? — шевельнул наконец языком бондарь, в городке слывший грамотеем.

— Перекрестись, христианская душа, — с невинным видом молвил Миху. — Где ж такое во всей Земле Молдавской слыхано, чтобы бедный шинкарь бесплатно поил людей и кормил? Кто с пониманием читал, тот понял верно, что завтра такое может быть и случится. Что до сегодняшнего дня... — и Миху снова повертел перед их носами топориком.

Гости скривились, словно нюхнули белены. Случись то ночью, сумели бы справиться, может быть, с лукавым корчмарем; но стоял день, и стражники, чуть что, схватят всех, не успеешь и икнуть. Выворотил каждый карманы, нашарил несколько монет и положил в протянутую ладонь хозяина. Кто же ничего не наскреб, тот оставил в шинке кожух или кушму — в залог. И ушли, матерясь. А Миху содрал с кола доску с буквицами и бросил ее в огонь.

вернуться

55

Маляр (молд.).

вернуться

56

Церковный праздник в селе или в городе, день всеобщего гуляния и разговения.

91
{"b":"829180","o":1}