Перед тем как ступить под сень царского шатра, Кантемир еще раз взглянул на древний вяз в сердце степи. Там виднелись еще трое всадников, словно вышедших из земли у подножия могучего дерева. Князь задержался, пытаясь издали разглядеть, кто скачет к ним с берегов Днестра. Вскоре стало ясно: это был грамматик Гавриил с двумя слугами. Многомудрый учитель, покрытый пылью и усталый, сошел с коня, преклонил колено и приложился к руке своего государя. Кантемир коснулся ладонью его обнаженной головы.

— Встань, Гавриил, встань. Я боялся, что утратил тебя навек.

— Прости, государь, что опоздал, — сказал Гавриил. — Все время, пока ты был на войне с войском, мы ездили по местам, указанным тобою, и разыскивали то, что ты велел искать. Исследовали поляну за поляной, чащу за чащей, овраг за оврагом. И всюду, где замечали следы старинных развалин, раскапывали их лопатками...

— Спасибо за верность, Гавриил. Труды твои не пропадут. — Помедлив, князь спросил: А помнишь ли латинские стихи, которые ты нашел на могильном камне? Как они звучали?

Грамматик, призвав память, медленно прочитал:

Бог дождя покрыл огромной ладонью град Москву, заволок его туманом и сыростью. Завесил темным маревом золоченые маковки церквей и кровли домов. Затруднил дороги, покрыл слезами камень стен. Кирпичные здания печально нахохлились, деревянные — скукожились; оконца их сиротливо поблескивали, словно заплаканные глаза.

Траурная процессия медленно тянулась к Покровке. Великие бояре и малые, господа и слуги шагали по лужам, в молчании склонив головы. Слышалось только чавканье сапог в грязи да шум дождя. Но Дмитрий Кантемир не слышал и этого. Мысли князя уносились в пределы, еще более туманные, чем завесы мрачных облаков над Москвой. Их увлекло по запутанным тропам далеко от города, дождя и людей. Человеку, шептали ему туманные дали, человеку не всегда было известно существование божественной силы. Люди занялись поиском бога и нашли его лишь тогда, когда им стало особенно тяжко. Когда оказались на краю пропасти и устрашились падения. Дотоле небеса для них оставались пустыми, а сердце их и разум — легкими, словно птичий пух, и ясными, как чело младенца. Обретя же бога, люди возомнили, что избавились навек от опасности. Но вскорости убедились, что на земле и в небесах существуют также иные силы, грозные и темные. И стали просить всемогущего уберечь их от этих злых сил, защитить их от напастей, оказать свою милость. Сотни лет молились люди богу. Сотни веков. Пока в один из дней, обремененные оковами ничтожества своего и бренности, не воскликнули словами царя-философа: «Все суета сует и всяческая суета!»

Этой ночью, когда князь пребывал в неотлучном бдении у изголовья своей усопшей жены, случилось чудо. Княгиня Кассандра пошевелилась среди цветов, в которых утопал гроб, открыла глаза и молвила: «Не печалься, государь мой Дмитрий! Ведь ныне мой удел — бессмертье». И снова успокоилась, окутанная полутьмой. Лик покойницы опять стал серым, и свечи бросали робкие лучи на вечный покой, отразившийся в ее чертах. Но знаем ли мы, милая Кассандра, зачем приходим на землю? И не приходят ли к концу, с последним нашим вздохом, стремления наши и все, что зовется жизнью? И разве не смерть для жизни — истинный и самый ценный венец? Кто мы перед ликом вечности? Что есть горсть праха перед горою Олимп? Что перед горной цепью ком земли? Александр Македонский, по свидетельству Квинтуса Курциуса, подобно иным королям и царям в разные времена и в различных частях света, покорял народы и страны, добыл себе славу, величие, и богатство. Аристотель, Августин, Авзоний, Катон, Цицерон, Эразм, Платон, Плутарх, Сенека и столько еще других достойных мужей старались добыть себе славу в философии или искусстве общественного глагола. Но что досталось им в итоге? С чем остался Геркулес, разорвавший пасть льва, или Кир, повелевший наказать бичами строптивое море? Арабский поэт Мус сариф-уд-дин ибн Абдаллах Мушлик-уд-дин Саади из Шираза посетил Исфагань, Дамаск, Индию, Эфиопию, Мекку, Медину, проехал всю Африку и Азию. Написал известные во всем мире «Сад» и «Сад роз», почитал уже себя богатым и славным. Но переменчивая фортуна дала и ему испытать силу своих безжалостных когтей. Судьба... Все, что зовется человеческим могуществом и богатством, преходяще и обманчиво, подобно детской игре. Милая Кассандра, упоенная счастьем жизни, не ведала, что все в этом мире — как цветы на лугу, как дорожная пыль. Не здесь, в земной юдоли — на той стороне ждет нас истинная жизнь наша. Но знаем ли мы, возлюбленная Кассандра, дорогу к той неведомой стороне?..

— Господь ниспосылает человеку испытания ради укрепления доблестей, но более — во утверждение веры в безграничное его всемогущество...

Эти слова произнес Ион Некулче. Боярин шел, опустив очи долу, горестно хмурясь, переставляя золоченый посох с великой осторожностью, словно бросая вызов безжалостным законам мира. Порой гетман прикасался плечом к кафтану своего господина (которого страшился здесь, на Руси, точно так же, как и в молдавской столице), тогда он лихорадочно вздрагивал, бросая на князя взгляды, полные сострадания и покорности. За ними, сраженные скорбью, непривычно притихшие, следовали четверо сыновей и обе дочери, утешение души преследуемого роком господаря. Старшей среди княжьих отпрысков была Мария; добрая сестра, она держала за руку маленького Антиоха, беспрестанно хныкавшего и просившего отвести его домой да вернуть туда маменьку. Остальные княжата — Матвей, Смарагда, Константин и Шербан — сбились в кучу и кусали губы, словно взрослые, исстрадавшиеся люди. За ними вдоль улицы тянулись ряды молдавских и русских бояр и сановников, священников, офицеров, солдат и слуг.

— В сей жизни следует вкусить от добра и зла, от горестей и сладостей ее, — отозвался шедший рядом с Некулче грамматик Гавриил. Бояре, иереи и дворяне, услышавшие эти слова, одобрили их, кивая головами или просто опуская ресницы.

«Эти люди мыслят, что с кончиной моей верной Кассандры случилось небывалое дело, — с упрямством подумал Кантемир. — И ни один не может понять, что в мире есть высшие силы, не зависящие от нашей воли, господствующие надо всем, что наделено жизнью и что мертво. Не злая хворь ее сразила. Не врач Михаил Скендо стал повинен в ее смерти, неверно прописав лекарства. Не мы подвели ее к могиле и толкнули в нее. Миром правит неотвратимый закон естества; существует игра, по коей действует провидение, и наше дело перед нею смириться, ибо противиться — не дано. Красота мира сего, к коей стремимся беспрестанно, — горьчайший обман. Еще одна жизнь истекла из моря нашего существования, еще одна душа угасла. Вчера — одна, нынче — другая, завтра — еще одна... И так — всегда».

Боль утраты, растравляемая подобными истинами, особенно беспощадна и нестерпима.

Разделить горе со своим князем явилось все боярство, последовавшее за ним в изгнание. Не было только капитана Георгицэ, ныне — военного моряка в царском флоте. О кончине княгини он узнает через несколько дней, на борту своего корабля в Невском заливе, или в Петербурге, куда Георгицэ отбыл еще зимой, по приказу самого царя Петра Алексеевича. С ним устраивать их семейный очаг в новой столице поехала также молодая госпожа Лина. Прочие молдавские бояре, молодые или пожилые, не спешили подставлять шеи под ярмо жестких жизненных правил, предписываемых ныне царем. Попрятались по углам, как лисы и зайцы за кустами, в ожидании времени, когда можно будет снова удариться в бегство — пересечь Днестр и пасть поганым туркам в ноги. Ударить челом об землю перед первым же агой, слезно раскаиваясь в том, что последовали за своим государем в Россию.