Все с удовольствием набросились на новые блюда. Вино возбуждало у всех аппетит, гнало прочь горечи и печали. Языки развязывались, и шутки взлетели над столом, словно клубы пара над кипящею водой.

Говорили все вместе, веселясь, ибо царь Петр не любил спокойных, чинных пиров.

Между прислуживавшими за столом с ловкостью пробрался толстощекий, румяный прапорщик. Склонился носом к виску секретаря прусского посольства Иоганна Готтхильфа Воккеродта и шепнул ему несколько слов. Затем, незаметно вынув из-под полы сюртука какой-то пакет, передал дипломату. Воккеродт ощупал обертку и разрезал ее ножиком. Шепнул что-то соседу, саксонскому резиденту Веберу. Потом, поднявшись на ноги, подошел к Головкину. Канцлер, продолжая жевать, выслушал секретаря и послал его к Меншикову. Но и Меншиков кисло поморщился. Тогда Воккеродт направился прямо к царю. Приклеив к румяным устам вылощенную улыбку берлинских салонов, блеснул красивыми глазами, обводя ими присутствующих, и медовым голосом произнес на чистом русском языке:

— Дозвольте, ваше величество, порадовать доброй вестью!

— Послушаем! — воскликнул Петр, воткнув вилку в ножку жареной курицы, лежавшей перед ним на блюде, и оставив ее качаться, как сломанная мачта.

Воккеродт склонил напудренный лоб, любовно взглянул на своего друга Кантемира и одарил присутствующих цветистой речью:

— Ваше пресветлое величество Петр Алексеевич, царь Всея Руси, господа советники, господа посланники, господа генералы и сановники! Его величество король Пруссии Фридрих Вильгельм приветствует вас и поздравляет со славными викториями. Вместе с ним приветствует вас почтенный господин президент Берлинской академии наук Готтфрид Вильгельм Лейбниц!

При имени Лейбница царь повернул круглые глаза к прусскому дипломату и улыбнулся. Лейбниц был старым другом царя. Навострили уши и остальные: имя непревзойденного европейского ученого не могло быть произнесено без всякой причины.

— Господа! — продолжал секретарь. — С тех пор, когда господь пожелал создать земную твердь и человеческий род, среди достоинств, коими могут быть наделены смертные, превыше всех вознесен светлый разум, ясной силой своей рассеивающий мрак, придающий благородство сердцам, очищающий души, укрепляющий мужество и приносящий людям счастье. На ниве наук и искусств издревле трудилось немало достойных мужей. Одних мы знаем, других еще нет. Героизм и жертвенный труд сих мыслителей с благословения господа, во все времена побуждали нас познавать истину, возносить славословия сокровищам духа и двигаться вперед по пути цивилизации и прогресса. Среди сих мужей были благородные сыны различных народов. Исследуя историю, намерения и свершения прилежных и честных предшественников наших, достойных памяти царей, королей и князей, видим мы, что всемогущий господь вложил в руки монархов скипетр и меч для того, чтобы они были защитой для стад своих и оплотом против врагов. Не всегда им сопутствовали музы. Не всегда, увы, их занимали науки. В те времена, когда господство Марса над миром было большим, чем власть искусств, занятия сии оставались более робким желанием, нежели надеждой. Но сегодня, вопреки всему, свершилось. Свершилось, когда пресветлый и высокородный государь Дмитрий Кантемир, князь Российской империи и наследственный господарь Земли Молдавской, своим примером, столь же достойным, сколько и редкостным, посвятил прославленное имя свое исследованиям в науках, так что, благодаря его вошествию в число мыслителей мира, общество обогатилось единственным в своем роде блистательным украшением. С преклонением признаем поэтому заслуги его высочества перед всеми нами и перед нашими науками!

Тирада ученого немца прозвучала словно гром с ясного неба. Присутствовавшие обратили к Кантемиру настойчивые взгляды. Многие слышали о высокоученом молдавском принце, но пламенная речь Воккеродта повергла всех в изумление.

— Пресветлый и высокородный Дмитрий Кантемир, — страстно продолжал Воккеродт, — объял разумом историю, философию, географию, архитектуру, музыку, военное и дипломатическое искусство, изучение языков и многие другие достойные занятия. Его труды и дела, его книги выше всех похвал. Посему же, достойные господа, общее собрание членов Берлинской академии наук, имея в виду неоплатный долг наш перед сим высокоученым мужем, решило принять его в свое число и нижайше просит его не отказывать в этом. Мне же, недостойному слуге его высочества, на долю выпала честь вручить ему диплом, скрепленный подписью его превосходительства Готтфрида Вильгельма Лейбница!

Дмитрий Кантемир поднялся во весь рост, пирующие увидели в его глазах необыкновенное сияние и решимость. На шее князя белела широкая лента, на которой висел портрет Петра. Густая черная борода, отличавшая его от бритых петровских вельмож, чернела как полный значения символ. Вручив князю диплом, Воккеродт горячо его обнял. Подошел с поздравлениями Петр Алексеевич, за ним — остальные. Сбросив невольное оцепенение, Кантемир сказал:

— От души благодарю ваше царское величество, всех вас, высокородные господа! Земной поклон мой достойному собранию Берлинской академии наук! Заверяю вас: ни искать, ни знать покоя душа не будет в трудах на безграничных пажитях науки, ибо знание есть факел истины.

Антиох Химоний растянулся на куче свежескошенной травы, наслаждаясь ласковым осенним солнцем. Жизнь княжьего слуги текла без осложнений и забот. Была над головою крыша, был стол и на столе — насущный хлеб, стало быть, все в порядке, господь не забывает покорного раба своего. Супруга Химония Катрина каждый день встречает мужа жареным петухом и кувшином вина, с мудрой любовью принимая его затем в свои объятия, — опять Химонию хорошо, и жизнь течет, как положено. Что князь ему велит, то он тотчас исполнит. И ни по какому поводу не портит себе крови. Есть у него желаемое — значит есть, а нет его — и не надо, белый свет от того не покроется мраком и не настанет потоп. У хозяина на глазах бейся, сколько есть силы, и будешь в чести. Когда же воевода далеко, — поспешай медленно, не выдыхайся без пользы для себя. Только вот ежели дело о политике, будь начеку и поспешай в словах и поступках, дабы не вышло промашки, от коей тебе несдобровать.

— Мош Трандафир, — сказал Антиох, почесывая волосатую грудь и зевая, — известен мой нрав тебе. Зашел в шинок — надо гулять, воткнул в борозду лемех — погоняй волов и паши. Где же оно, твое лекарство для его высочества?

— Ослеп ты, камерарий, что ли? — надулся дед. — Волы тянут, плуг пашет, а ты себе дрыхнешь. Скоро вернется государь наш от Киева, поднесем его милости тот цветок — пусть нюхает!

— Что еще за цветок?

— Цветочек. Увидишь сам.

С вершины холма, на котором высился дом Кантемира, селение Черная Грязь расползалось к низине, пустынное и убогое, привалясь хатенками околицы к оврагу. От усадьбы до пожухлых кустарников в долинке завивался пыльный хвост дороги. В ясный день на ней был хорошо виден каждый путник — конный или пеший, тем более — в экипаже или в телеге. Если приезжий добирался до колодца с дубовым срубом и воротом, значит — направлялся к княжьим палатам, ибо от колодца до усадьбы дорога не сворачивала более никуда. Сейчас на ней как раз показался всадник, без жалости погонявший своего скакуна. Признав издалека, кто пожаловал, слуги поспешили навстречу.

Иоанн Хрисавиди, едва соскочив с коня, набросился на лежавших:

— Вставайте! За работу! Государь едет!

— Добро пожаловать государю, — спокойно усмехнулся мош Трандафир. — Здоров ли, весел ли наш князь?

— Здоров! За работу, скорее!

— Государь прибывает с нашими людьми? Или везет гостей? — с тем же спокойствием спросил Антиох Химоний.

— С нашими. Вы еще не поднялись, лодыри!

— Возьми-ка пук травы, Иоанн, утри губы, — посоветовал дед Трандафир, протягивая клок свежего сена. — Едва прилегли на минутку — и уже вставать?