— Панэ гетман, прибыл посланец от воеводы Василия. Просит допустить до тебя.

— Кто таков?

— Великий спафарий, боярин Чоголя с несколькими ратниками...

— Приведи! — приказал Хмельницкий и спешился.

Спафарий Чоголя пришел в сопровождении двух капитанов, которые вели под уздцы арабского коня в серебряной упряжи и несли парадный кафтан, расшитый золотом и подбитый соболем, с золотыми пуговицами и алмазными пряжками.

— Кланяется тебе господарь наш и просит принять сии дары, — склонил голову спафарий. — И оповещает, что поступит согласно желанию твоему, — отдаст княжну за сына твоей милости!

— Передай воеводе, что премного благодарен за дары и что ожидаю письма от его милости — когда и где он думает устроить свадьбу. И еще желаю ему здравия. Войска уведу уже завтра. А галге он что-нибудь послал?

— Отдал двести тысяч золотых и даров много.

— Выходит, две шкуры содрал с одной овцы татарин!

— Содрал, твоя милость, — вздохнул спафарий. — Обещал вывести свои чамбулы по той же дороге, что и пришел, дабы не наносить урона и другим местам.

— Поглядим, как держит слово свое галга, — сказал гетман. — Сам проверю. Так и передай воеводе!

Как только спафарий с сопровождающими удалился, Хмельницкий приказал сотникам:

— Не спускайте глаз с татар. Не давайте орде озоровать на обратном пути: по какому пришли, по тому же пускай и уходят. Они и так вдосталь пограбили в этой стране.

Татары, конечно же, не сдержали слова и принялись на обратном пути грабить новые места.

— Честной галга-солтан, — сказал однажды гетман, — нет правды в том, что ты делаешь! Добычи и рабов взял ты множество и дары от воеводы получил и обещал, что орда будет возвращаться с этой земли той же дорогой. А теперь что?

— Вах, Хмель-бей, ну что я поделаю со своими ногайцами, ежели им еще охота грабить! Разве мне их удержать? — ухмыльнулся тот, поглаживая свою реденькую бороденку.

— Ежели ты удержать не сумеешь, мы их удержим. И не сомневайся, — как отрубил гетман.

Тогда галга промолчал, но прибыв в Бахчисарай и рассказывая хану обо всем, что происходило в Молдавии, он не преминул ввернуть и несколько ядовитых словечек о поведении гетмана.

— Мы б захватили больше добычи и еще больше рабов, не вмешайся этот гяур Хмель. Приказал своим запорожцам двигаться по сторонам кошей и чамбулов и не позволил им ни шагу от дороги сделать. И так до самого Днестра держал нас, проклятый гяур.

— Гяур гяуру глаз не выколет, — хрипло молвил хан. — Хочет Хмель женить сына своего на дочери Лупу. Но кто знает, как получится. Думаешь, не видит султан, куда клонит этот запорожец?

— Все видит великий султан и все понимает, — покачал головой галга. — Подождем! Слава аллаху, с великой прибылью мы! Отдадим десятину Порте и все равно в большом выигрыше останемся. И людей, и припасов добыто в достатке. И тебе, о великий хан, множество прекрасных дев для гарема доставлено. Все они словно персиковый цвет. Вкусишь их нектара и познаешь счастье.

Хан сурово глянул на него. Прослышал он, что вез галга в своем обозе двух женщин — жену и племянницу хлебничьего боярина Мирона Чоголи, о которых галга не сказал ни словечка. Хан понимал, что талга хочет взять этих женщин в свой собственный гарем. Понимал он, что они должны быть очень красивы, раз галга прячет их даже от него, хана.

— Скажи мне правду, галга-солтан, есть ли среди тех дев кто-нибудь боярского рода?

Галга сердито сжал свои тонкие губы. Он догадался, что хану известна его тайна. Сердце его дрогнуло. Всю дорогу только и мечтал, что в его гареме будет та молодая, белолицая, как лилия, с синими, как небо, глазами, с губами, словно маковые лепестки. И вот мечта его развеялась, как пыль в степи. Хан себе ее возьмет.

— Велю тебе прислать ее нам, — сказал Гирей. — Люди говорят, что красива необыкновенно и что полюбовницей Лупу была. А вкус у него недурной. Ха-ха-ха! — расхохотался хан, дергаясь всем своим жирным телом.

— Есть девы и покрасивее ее. Одна с глазами, как маслины, волосы до пят и тело, словно мраморное, — сделал галга попытку спасти свою добычу. — Если бы только ты ее увидел, сердце сразу перестало бы биться.

— Сперва поглядим на эту, галга! Приведи ее немедля!

На измятом лице хана играли фиолетовые тени. Галга подавил в себе стон. Из рук его ускользала настоящая жемчужина. Ему оставалась лишь тетка той девушки, женщина еще молодая и красивая. Гнев кипел в нем. Но воля хана была законом. Как только он пришел домой, сразу же позвал своего старого евнуха и спросил:

— Подготовлена ли девушка из Молдавии?

— Подготовлена согреть твое сердце, о галга! — склонился в поклоне евнух.

— Отведи ее к хану!

Евнух недоуменно захлопал глазами.

— Чего уставился! — заорал галга, весь пунцовый от гнева. — Или ты совсем оглох?

— Все свершится по твоей воле, о всемогущий галга, — еще ниже склонился евнух и поторопился исчезнуть.

Галга взял за руку ожидавшую у ворот девушку и уселся с ней в рыдван. Лицо Рэлуки было залито слезами. Расставание с тетушкой было для нее большим горем.

— Вах, дитя мое, — дрожащими руками коснулся ее лица галга, — не огорчайся. Судьба пожелала, чтобы ты принадлежала другому. В эту ночь ты расцветешь в объятиях великого хана нашего.

Из всех слов галги Рэлука поняла, что везут ее к хану, и принялась еще пуще реветь. Такой, распухшей от слез, и увидал ее хан.

— Приблизься, — сделал он ей знак.

Рэлука, подталкиваемая галгой, сделала несколько шагов вперед. Хан взял ее руки в свои и с жадностью поглядел на них, потом его липкий взгляд заскользил по ее лицу, по лебединой шее...

— Ты слеп, галга, — простонал хан, не отрывая взора от девушки. — Ты действительно слеп, ежели не видишь красоты этой драгоценности. Теперь хочу остаться с ней, — нетерпеливо топнул он ногой, и галга поторопился выйти. Всю дорогу до дома копил он в себе гнев.

— Привести сюда рабыню из Молдавии! — приказал он. — Пусть арапы выкупают меня!

Пока два оголенных до пояс арапа натирали его сухощавое и твердое, как орех, тело, в светлицу с забранными решеткой оконцами евнух привел жупэнясу Надицу.

— Господин наш осчастливит тебя, ханум, — сказал он и вышел, задвигая за собой запор.

Госпожа Надица слышала, как запирается дверь, и показалось ей, что она замурована в этой комнате, что всю жизнь будет пребывать взаперти, навечно лишившись мужа и родной земли. Волна безнадежности нахлынула на нее. Знала, что сейчас отворится дверь, чтобы пропустить то мерзкое существо, которое испоганит душу ее и тело.

— Нет, — прошептала она. — Лучше смерть, чем глумление. Лучше смерть!

Она оглянулась. Комната была пустой. Только диван и столик в углу. Подошла к зарешеченному окну и в отчаянии глянула на небо.

— Была бы у меня веревка... — пробормотала она в отчаянии.

Руки коснулись волос, заплетенных в достигавших земли косы. Как грозовая молния, мелькнула мысль. Торопливыми движениями она подтащила столик к окну, поднялась на него, обернула шею косой, потом привязала ее к решетке и соскользнула со столика.

Спустя некоторое время вошел галга. При виде безжизненно висящего тела он закричал, как резаный:

— Проклятие! Чем я согрешил перед тобой, о, аллах, что ты лишаешь меня радости, которую я заслужил!

Воевода с боярами и войском возвращался из Капотештского леса в стольный град. С вершины горы его взору открылся мрачный вид сгоревшего города. Церковь Трех святителей с закопченными куполами казалась согбенной вдовой.

Кое-где еще тлели пожары и из груды пепла вдруг вырывался огненный язык. Над городом висел удушливый запах гари и даже ветер не сумел вымести с улиц дым. Господарские дома сгорели дотла, осталась только обезглавленная, без куполов, церковь.