Солнце ушло в густую хмарь, и ранние сумерки стали опускаться на землю. Асени посматривал на небо, по которому ветер гнал тяжелые серые тучи, и озабоченно качал головой.

— Похоже, пойдет снег... — с тревогой в голосе сказал он.

И действительно, не успели они и версты проехать, как пошел снег, сначала редкий, потом все гуще и гуще. В деревьях загудел ветер, кружа снежные хлопья в какой-то безумной пляске. Оглянуться не успели, как земля покрылась плотным слоем снега. Кони шли медленно, потряхивая головой и громко храпя.

— Что делать будем, твоя честь? — спросил Асени. — Не пробиться нам в такую погоду. К тому же и волки могут учуять. Помнится, в этих местах был постоялый двор...

— И я помню, что был... Два дуба росли перед ним. Кажется, это там где-то, — протянул руку ворник.

И впрямь, лошади вдруг припустили, почуяв, должно быть, человеческое жилье. У путников появилась надежда на постель, миску похлебки и кружку подогретого вина. Но подъехав к постоялому двору, они обнаружили, что окна и двери заколочены и поняли, что он заброшен.

Между тем, из дома за ними наблюдали.

— Выйдите во двор и узнайте, кто это. Ежели лазутчики, крикните по-совиному. Пистоли держать наготове! — приказал высокий мужчина.

Двое поднялись и, накинув кожухи, вышли. Они тут же вернулись, впустив в дом порыв холодного ветра.

— Какие-то попы. Говорят, что едут со Святой горы. Что делать с ними?

— На чем они едут?

— На повозке. Кони добрые.

— Лошадей — в укрытие, а самих — ко мне, — сказал высокий, зажигая коптилку.

Монахи вошли, перекрестились на икону. Ворник скинул капюшон и стряхнул с себя снег.

— Кто такие? — спросил высокий мужчина, лицо которого прикрывал черный платок.

— Монахи из монастыря Путна, — ответил Асени. — Застала нас вьюга в пути. Просим прибежища на ночь.

Мужчина пристально смотрел на ворника.

— Попа отведите в соседнюю комнату, — указал он на Лупу.

— Пошли, святой отец! — подтолкнул его один из тех, в ком ворник сразу же разгадал разбойников.

В соседней комнате на столе мерцал огонек сальной свечи. Лупу сел на лежанку, на которую была кинута охапка прелой соломы. Несколько мышей испуганно метнулись и исчезли в углу. Ворник со страхом огляделся. Избежать господарских стражников, чтобы попасть в лапы разбойников! Если дело только в грабеже, то он отдаст им все, что при нем имеется, лишь бы оставили ему лошадей, чтоб добраться до Васлуя. Но кто знает, что у этих людей на уме? Они могут враз лишить жизни. И это накануне облачения в господарский кафтан, накануне исполнения его многолетней мечты.

Дверь в комнатку отворилась, и вошел человек с платком на лице.

— Вот и настало время встретиться, твоя честь, — сказал он, усаживаясь перед ворником на колоду.

— Кто ты? Мне знаком твой голос!

Мужчина сдернул платок.

— Пэтракий! — вскочил пораженный Лупу.

— Все же узнал…

— Как же это... Ты был в крепости.

— Да, в Сучавской крепости, где по милости твоей я должен был находиться всю жизнь.

Лупу опустил голову.

— Не было выхода, Пэтракий. Пристал Барновский с ножом к горлу... Но я бы не оставил тебя там. Жизнью своей клянусь, что вызволил бы тебя и исполнил обещание. Не прийди Мовилэ на престол, быть мне господарем. Теперь же все идет к тому, что его прогонят, и Порта назначит меня воеводой, а тогда ты подле меня обретаться будешь.

— Думаю: к чему может привести новое твое обещание? Прежнее лишило меня матери и дорогой сердцу девушки, а я в отчаянии и горе впервые в жизни смертоубийство содеял. Теперь я с беглыми и гонимыми сроднился. Вы, бояре, их разбойниками зовете. Рука, умеющая ковать железо, рука честная, по труду тоскующая, кинжал держит...

Лупу огорченно слушал его. Действительно, чувствовал ли он на себе какую-то вину? И да, и нет.

— Обо всем этом я и понятия не имел. Но теперь и я гонимый. В моей стране смерть ходит за мной по пятам.

— Скажи-ка по совести, если бы я причинил тебе столько горя, как бы ты наказал меня?

— Убил бы, — без околичностей ответил Лупу.

— Так вот, это тебе и полагается!

Ворник содрогнулся, лоб его покрылся испариной. Он как-то приниженно торопливо заговорил:

— Пэтракий, братец, не совершай греха! Вспомни, одна мать кормила нас! Нет моей вины... Вознагражу тебя!

— Никакой награды мне не надобно. Жизнь тебе сохраню. Но поклянись своими детьми сделать то, что скажу тебе. Ежели станешь воеводой, сотвори справедливость для народа. Защити его от свирепости тех, кто грабит и из дому гонит. Видал людей, что со мной пребывают? Большинство никогда и не брали в руки кинжала. Были они безлошадными, жили в хижинах и кормились с клочка земли. Но разорили их подати и жадность господ, которые чем больше имеют, тем больше иметь хотят. И зернышка ни у кого не взяли эти люди, а бояре отобрали у них все, даже метлу из дома унесли. Вот и суди — кто разбойник?

— Послушай, Пэтракий, что я тебе скажу, — осмелел ворник. — Правды нет и не было с тех пор, как земля стоит. Потому как не приходит она к человеку сама, а человек добывать ее должен. Клянусь жизнью детей моих! Ежели стану господарем, буду вершить справедливость и не допущу самовольства. Повелю всех беглых вернуть на их место, раздам землю неимущим, и пособлю им дома поставить. Да поможет мне бог! А тебе, Пэтракий, будет поддержка и уважение!

— Не надобно мне государево уважение. Между нами навечно останется обида моя. Если на этот раз сдержишь слово и наведешь в стране порядок, уеду обратно в Рукары, туда, где прошло наше с тобой детство. Нет у меня ничего дороже этих воспоминаний. Теперь же можешь отдыхать. А завтра — езжай, куда твой путь лежит.

Пэтракий покинул комнату. Ворник остался один. Сна не было, Когда утром Асени пришел будить его, он увидел, что за ночь хозяин спал с лица, а под глазами легли черные круги, словно после тяжелой болезни. Лупу захотелось еще поговорить с Пэтракием, но на постоялом дворе уже никого не было. Только ветер, как заблудшая душа, стонал в печной трубе.

Из Васлуя ворник вернулся в Нарьград с кошельками и дарами, потребными для подношения по случаю предстоящего его облачения. Он тут же поспешил к миралем-аге и услыхал от него, наконец, весть, которую так долго ждал и ради которой столько сил положил.

— Удачливый ты, эффенди-бей! — сказал ему миралем-ага. — Тот гяур, что на престоле находился, прогнан. Теперь же подожди, пока выздоровеет светозарный наш султан, он назначит тебя господарем.

Турок прикрыл глаза и замолчал, будто источник его слов внезапно иссяк.

— Благодарю тебя за помощь, достопочтенный ага, — поклонился Лупу и положил к его ногам шкатулку с драгоценностями и десять кошельков с золотыми.

— Правь с умом и будет у тебя поддержка. А теперь поезжай Богдан-сарай.

В тот же вечер Лупу с почетом поместили в Богдан-сарае. Здесь его посетил кехая — представитель визиря, и после церемонных поклонов передал приглашение явиться к визирю домой. Затем прибыл чауш-баша, назначил день облачения в господарский кафтан и взял на себя заботу о церемонии. Терзи-баша, старший над портными, снял мерку, чтоб сшить ему господарский кафтан. Еще побывали у него килар-баша, старший над поварами, и метхер-баша, руководитель оркестра — метерханы. И все они получили подарки и жирные бакшиши.

Принял Василе Лупу и бояр, прибывших из Молдавии, чтобы присутствовать при облачении нового господаря. Он пригласил их к столу, потчевал и вел степенный разговор.