Визирь опустил глаза.

— Теперь я вижу, что ты не только своей красотой можешь околдовать мужчину, но и светом ума.

Екатерина взяла его руку, поднесла ко лбу, затем к губам.

— Прошу твоего высокого согласия быть выслушанной.

— Говори, дитя мое! — сделал знак визирь и сел на диван.

— Супруг мой, который был господарем над Землей Молдавии, много лет безвинно томится в темнице.

— Ты ошибаешься, Екатерина-ханум. Супруг твой виноват и заслуживает смерти. По милости султанши нашей он еще жив сегодня. Но из темницы ему не выйти.

— За какое преступление так жестоко наказан тот, кто был вам верным в течение двадцати ле? Он, который и силой и деньгами своими добился мира между Московским царством и Великой Портой, который платил все подати и всегда раскрывал замыслы недругов ваших, он, который сохранял мир на всех границах, что он такого сотворил, этот человек, всегда покорный приказаниям Порты?

— Он посмел привести в подчиненную нам страну чужие войска, не известив об этом Порту. Это и есть государственная измена, ханум!

— О, великий визирь! Супруг мой, воевода Молдавии, бесчисленное количество раз посылал в Порту письма с просьбами прийти на помощь против тех, кто нарушил границы страны. Вот они, эти письма, оставшиеся без ответа, — сказала господарыня и достала из кожаного мешочка копии писем, которые в свое время были отправлены в Стамбул.

— Приди вовремя янычары, разве стал бы он звать казаков на помощь? — продолжала госпожа. — И, кроме того, даже сам Штефан Георге, которому вы дали господарский кафтан, разве он не приводил чужих войск, дабы возвели его на престол помимо вашей роли? Разве не были и венгры, и валахи, и ляхи в Сучаве и не творили все, что им хотелось? А вы вместо того, чтобы заточить его в темницу за такое самоволие, прислали ему знаки власти. А того, кто поехал к хану просить помощи, чтобы изгнать предателей из страны, вы заточили и держите в темнице годы, в то время как те, которым вы верили, вас продали.

Визирь сидел молча, насупив брови. Письма, привезенные господарыней, свидетельствовали о невиновности воеводы. Не раз Лупу просил помощи, но Порта так и не прислала никого.

— О, пресветлый, теперь, когда ты знаешь всю правду, в праведные руки твои отдаю наши судьбы! — склонилась перед ним господарыня.

— Моя власть, Екатерина-ханум, не безгранична, но освободить из темницы невинного смогу!

— Великий и могущественный визирь! Все слова в мире не в состоянии выразить, что испытываю к тебе за это великое милосердие! Аллах отплатит тебе за этот честный и благородный поступок!

Господарыня пала на колени и приникла губами к сухощавой руке визиря. Он поднял ее и сказал:

— Эти украшения носи на своей лебединой шее, на мраморных своих руках и будь счастлива, ханум. Сегодня же бей будет свободен!

— Я пришла к тебе, о мудрейший, бедной и сирой, а ухожу богаче, чем сам Крез.

— Да пребудет милость аллаха над тобой!

У Екатерины словно выросли крылья. Она остановила карету подле темницы и ждала, пока не увидела, как пришли люди визиря и вывели воеводу из Семибашенной тюрьмы.

Через несколько дней воевода купил великолепный дом на берегу моря, с садом и фонтаном. Потом он надел на себя придворные одежды и пошел к великому визирю. Визирь встретил его холодно. Но те четыреста кошельков с золотыми, положенные к его ногам бывшим заключенным, прояснили его мрачный взор. По мере того, как шел разговор о делах царства, визирь стал понимать, что перед ним человек с острым умом, просвещенный, с цельным и сильным характером. Среди прочего визирь спросил:

— Насколько мне известно, у тебя имеется сын?

— Имеется, светлейший!

— Где он теперь?

— У друзей. Набирается ума и знаний.

— Приведи его к нам! Пусть привыкает к большим государственным делам.

Воевода низко поклонился визирю, который разрешил ему поцеловать край своего халата, и ушел, провожаемый доброжелательным взглядом турецкого вельможи.

Вскоре он привел к визирю своего сына. Тот посмотрел на красивого юношу и сказал:

— Красавцем вырос твой сын, Василе-бей!

В новом доме у Василе Лупу теперь собиралась вся знать Стамбула. Сюда стекались известия со всех концов. Европы. Знал воевода и о делах Молдовы, которой правил его бывший капухикая воевода Гика.

— Не имеет спокойного княжения воевода Гика, — сказал однажды за столом Василе Лупу. — Совершают на него набеги то войско изгнанного Константина, то рейтары Ракоци...

Кто-то из высоких гостей подхватил:

— И бояре не очень-то ему верны.

— Многих бунтовщиков он, правда, по примеру воеводы Михни, перерезал. Великую бойню произвел среди бояр. Однако порядка в стране так и нет.

— Пролитая кровь потребует новой крови, — пророчески промолвил Лупу. — Михня связался с этим Ракоци и не к своей пользе. Не допустит Порта их сговора. В конце концов, все выйдет наружу и где тогда будет его голова?!

Велись эти разговоры за чашечкой кофе, на крыльце, безмятежно, бесстрастно. О резне, об убийствах, об опасных сговорах князей здесь говорили, как о чем-то обыденном. Это было в порядке вещей.

Однажды ясным утром, когда воды Босфора сливаются с небом, у ворот воеводы Василе остановился придворный чауш.

Слуга провел его в комнату для гостей и поспешил известить хозяина. Воевода тут же вышел к нему.

— Добро пожаловать, эффенди! — приветствовал он чауша.

— Салам-алейкум! — поклонился турок. — Прибыл по приказанию светлейшего нашего визиря. Мой господин, да пребудет над ним милость аллаха, призывает тебя к себе.

— Передай сиятельному визирю, что незамедлительно буду!

На этот раз визирь принял его доброжелательно.

— Садись, эффенди! — пригласил он.

Василе Лупу смиренно опустился на подушку.

— Я позвал тебя, чтобы спросить, готов ли ты ехать господарем над Молдовой? Гику-бея я перевел на княжение в Валахию, вместо подлого гяура Михни.

— Благодарю тебя, светлейший визирь, за милость, что мне выказываешь! Но годы мои не позволяют находиться во главе такой неспокойной страны, какова сегодня Молдова.

— Однако ты долгое время был на престоле этой страны и знаешь и дела ее, и нужды.

— Именно потому произнес я эти слова. Господарем над той страной должен быть человек молодой и полный сил. И таким может оказаться сын наш. Все, что потребуется для его возведения, мы дадим сполна.

— Пришли сына твоего, эффенди-бей, получить знаки власти.

Итак, через месяц, в течение которого Василе Лупу не знал ни сна, ни отдыха, будучи обремененным делами, связанными с возведением его сына на престол, въехал на белом коне в стольный град молодой и красивый господарь — воевода Штефанициэ. Слова, изреченные Лупу при крещении младенца, сбылись. Штефаницэ вступил на престол Молдовы. И вновь старшины выгоняли на дорогу крестьян и заставляли кричать здравицы в честь нового господаря. Но люди глядели исподлобья на разодетую свиту, что проезжала мимо, и уста их были сомкнуты. Они были оборваны, худы и изможденны, вся жизнь их была сплошной мукой. Что общего у них с этой веселой и сытой толпой придворных? Какая помощь, какая польза от нового господаря? И этот наложит на них дополнительные подати, отберет все, оставив одну золу в печах. Воевода Штефаницэ не глядел на стоявших обочь дороги оборванцев. Его взор устремился к горизонту, словно ему предстояло княжить в каких-то прекрасных далях, а не над этими угнетенными и несчастными, что выстроены вдоль шляха.

Первые вести, поступившие из стольного града, не обрадовали Василе Лупу, который теперь был капухикаей собственного сына в Константинополе. У Штефэницэ были стычки с бывшим господарем Валахии воеводой Константином, который с помощью Ракоци надеялся прогнать с княжения молодого воеводу и самому усесться на престол. Лупу поспешил уведомить великого визиря об этих поползновениях и тот приказал силистринскому паше послать эльалгалары с войском и разгромить Константина.