— Наш князь, палатин и великий коронный гетман Янис Радзивилл шлет с братской любовью твоей милости сии дары и просит руки прекрасной и премудрой дочери твоей милости принцессы Марии.

Воевода встал с посветлевшим лицом и молвил:

— Почитаю за великую честь сие породнение! Прошу дорогих гостей сесть!

Послы поклонились и уселись.

— Прежде всего, — тихо проговорил молдавский господарь, — желаю, чтоб возлюбленный наш гетман Янис знал, — в нашей стране княжеские свадьбы не устраиваются без согласия Порты. Со своей стороны мы поусердствуем, чтобы получить согласие великого визиря.

Послы встали и поклонились.

— Имеется, однако, уважаемые паны, еще одно препятствие, — продолжал воевода. — Молодые исповедуют различные верования. Наша княжна веры православной, гетман Янис же — католической. И с этой стороны должно устранить препятствия.

И послы вновь встали и поклонились.

— Для сего потребуется время. Пусть возлюбленный наш пан вооружится терпением. А теперь повеселимся! — сказал воевода и вышел из зала. Вослед ему шли великий логофет, спафарий и литовские гости. Сели за стол, заставленный яствами, и господарь поднял золотой бокал с вином за здравие гетмана Радзивилла. Со стен дворца разом выстрелило несколько пушек, до полусмерти перепугав литовских послов. Однако узнав, что такой здесь обычай — при каждом выпитом воеводой бокале палить из пушек, — успокоились и стали пить тоже. Им подавали на серебряных блюдах диковинные кушанья, прикрытые полотенцами, дабы не остывали и сохраняли свой аромат. Послы испробовали все вина, что подавались в серебряных кувшинах, украшенных сапфирами, и, будучи непривычными к такого рода питью, быстро захмелели. Когда бояре привели гостей под руки в посольский дом, эти мрачные по характеру люди принялись петь и плясать с такой лихостью, что весь дом заходил ходуном. И так веселились до самого рассвета.

Несколько дней литовские послы не вставали из-за стола, объедаясь и опиваясь, хваля молдавские кушанья и особливо вина, а затем под сильным хмелем были втиснуты в рыдваны и в таком виде отбыли в свою за тридевять земель страну. С собой они увозили щедрые дары и портрет княжны Марии. Добравшись до замка палатина, они наперебой стали восхвалять Молдавию и ее господаря.

— Замечательной страной правит пан воевода Василий. В доме его такой блеск, что даже король французский позавидовал бы. Удивительного вкуса блюда умеют готовить его повара, и вина у него — замечательные!..

— А пани Мария и в самом деле так красива, как говорят?

Послы в растерянности переглянулись. Все-то они заметили, а вот принцессу повидать не додумались. Про портрет же спьяну забыли. Однако один из них нашелся.

— Красота принцессы подобия себе не имеет, — сказал он. — На земле той все женщины красивы. Даже самая ничтожная служанка, и та сияет красотой!

В это время в Яссах воевода Лупу советовался с боярами, как бы устроить эту свадьбу. Одни были против, другие стояли за то, чтоб свадьбе быть.

— Поедешь ты, казначей Иордаке, с дарами к визирю и попросишь письменного разрешения. А ты, твое преосвященство, — обернулся он к митрополиту, — к папе римскому пошли монахов с десятью кошельками с дублонами, дабы дал он свое благословение.

Более полугода тянулось дело со свадьбой Марии. Когда же Василе Лупу получил и согласие турок, и благословение папы римского, он приказал срочно начать приготовления. Свадьба поистине была царской. За бесконечно длинными столами ели и пили гости из разных стран. Две недели длился пир и веселие. На столах не уменьшалось количество блюд, а в кувшинах — вина. Были съедены стада быков, осушены бесчисленные бочки с вином, пивом, медом. Были и состязания в силе и ловкости, гостей веселили лицедеи и шуты, фокусники глотали шпаги, извергали пламя изо рта. Доставленных тигров и львов выпустили в загоны, где они бились насмерть. По ночам на плотах зажигались костры и боярские дочери водили вокруг них хороводы и пели песни.

Утомившись от длящегося днем и ночью пиршества, гости стали постепенно разъезжаться. Пришел попрощаться киевский митрополит Петр Мовилэ, благодарил за блестящий прием, устроенный воеводой. Пришел и Радзивилл выразить свое восхищение перед тестем и откланяться.

— Очень уж торопитесь! — сказал воевода.

— Мне нельзя долго отсутствовать. Украина кипит холопскими бунтами. Король держит войско в боевой готовности, твоя милость!

— Поступай, как считаешь нужным, пан гетман. О дочери моей заботу поимей. Живите в добром согласии и да пребудет над вами небесное благоволение!

— Обещаю сделать все, чтобы пани Мария чувствовала себя в моем дворце счастливой.

Через два дня длинная вереница рыдванов и карет, следующих за каретой молодоженов, а за ними целый обоз с приданым выехали с господарского двора. Воевода с боярами провожали Радзивилла с молодой супругой до самого Прута. Там Лупу спешился и попрощался со своей дочерью. Уезжала она далеко от отчего дома, в чужой край, где ни язык, ни люди не были ей знакомы. Какой будет жизнь этого нежного существа с таким хмурым человеком, чей взгляд не сулил его дочери не только счастья, но даже тепла?!

Охваченный грустью, господарь стоял на берегу Прута, в то время как кортеж растворялся и исчезал вдали. Остаток дня он провел в одиночестве. Ему сообщили, что прибыл из Стамбула чауш с посланием от визиря, но он не торопился принять его.

— Пускай придет завтра после заседания дивана, — приказал он. — Меня уже воротит от этих поганских послов!

Воевода не принял чауша и на следующий день, полагая, что прибыл он за очередным пешкешем. Не знал Лупу, что на этот раз турки окажут ему небывалую честь и попросят посредничать между двумя державами — Россией и Портой.

В Стамбуле султан поручил начальникам воинских отрядов быть готовыми выступить к Азовской крепости, дабы разгромить казаков, совершавших оттуда бесконечные набеги, грабивших корабли на море, а также прибрежные города. Ибрагим известил и крымского хана, чтоб его чамбулы и коши готовы были воевать. Гирей же отвечал, что нет у него силы подняться против казаков, поелику донимают его калмыки, которые переходят границу и убивают татар.

— Тогда мы выкурим казаков из крепости и без помощи татар, — сказал великий визирь. — Направим на Азов сто двадцать тысяч сабель, много пушек и сметем неверных.

— Не следует забывать, что у гяуров-казаков войска тоже много и в сражениях оно искушено, — сказал капудан Руснамеги, командующий флотом.

— Мы запрем их в стенах крепости и держать будем в осаде, пока не сложат оружие и сами не откроют врата, — сказал визирь.

Султан слушал молча, перебирая в пальцах янтарные четки. Вдруг отворилась дверь и янычар-баша — начальник над янычарами — вошел, согнувшись и прижимая руку к сердцу в знак, что ему необходимо сообщить нечто важное:

— Говори, с чем пришел! — приказал султан.

— Великий переполох в городе, о светлейший!

Султан вздрогнул.

— Взбунтовались янычары. Не желают визиря!

Великий визирь стал белым, как стена.

— Кто их подстрекает?

— Гусейн-паша.

— Послать спахиев и бостанджий[25], чтоб перерезали им дорогу, — приказал султан. — А того Гусейна, живым или мертвым, хочу видеть у моих ног!

Визирь и все остальные вельможи оставались в серале, потому что на улицах Стамбула развернулось кровавое побоище. В конце концов султанские войска загнали людей Гусейна в переулок и перерезали всех до одного. Гусейну же удалось бежать, однако на пути в Галату его настигли спахии и отрубили голову. Поздно ночью начальник спахиев бросил окровавленную голову убитого к ногам султана.