Была глубокая ночь последнего летнего месяца. Мириады сияющих звезд, больших и малых, смотрелись в тихие воды реки Тротуш. На поляне, окруженной мачтовыми соснами, были накрыты столы. Ярко пылали костры, на которых повара жарили на вертелах бычьи туши, баранов, поросят и дроф. Сочные куски мяса отрезались над огнем и горой укладывались на большие деревянные подносы, которые тут же подавались гостям. Утки и бекасы, дикие гуси и фаршированные орехами и корицей фазаны, лещи с муждеем — чесночной приправой, запеченные на углях карпы заполняли столы, вокруг которых восседало свыше трехсот гостей.

Полыхали факелы, распространяя густой запах смолы, а на плотах, причаленных к берегу реки, горели большие костры. Играли лэутары, а когда музыка умолкла, монахи читали отрывки из тропаря. Жирные кушанья и крепкие вина разгорячили гостей, которым вдруг захотелось поплясать. Мужчины, положив друг другу руки на плечи, образовали один круг, а женщины — второй, внутри первого.

— Большой ханг![27] — крикнул кто-то из гостей и повел танец. Смычки ударили по струнам, и сотни сапог и вышитых женских туфель задвигались в танце:

По знаку логофета Штефана слуги разом погасили факелы и костры. Все окутала кромешная тьма. Бояре кружили на ощупь с вытянутыми руками, ловя женщин, и тискали их, а те сперва сопротивлялись для блезиру, а потом размякали и охотно позволяли целовать себя.

Вдруг вновь вспыхнувшие костры и факелы, осветили происходившее на лужайке. Боярыни тут же стали вырываться из рук жупынов, зло ругаясь.

— Вон какие длиннющие у вас грабли на чужих жен! — деланно возмущались они, поправляя свои платки.

— А нашими мы сыты по горло! — смеялись красные, как раки, мужчины. — Нельзя весь день кормиться одними пирогами на меду, захочется человеку и творожника.

Воевода улыбался. И он в темноте, между прочим, нащупав туфельку невесты, недвусмысленно прижал ее.

Дружно посмеялись и над ворником Уреке, который даже в темноте не сумел увернуться от своей сухой, как палка, носатой жены.

И так три дня и три ночи длилось веселье и шутки и пиршество за ломящимися столами, после чего воевода положил на стол свое полотенце посаженого отца и дары молодоженам. Пожелав им доброго согласия и счастливой жизни, и чтоб через год пригласили его на крестины, он со своей свитой отбыл ко двору. Из придорожных сел выходили люди с цветами и кричали:

— Да здравствует его милость воевода Василе! Многих счастливых лет!

Но именно счастья-то не видали ни воевода, ни вся страна. Вот уже несколько дней, как ожидали господаря полученные из Стамбула невеселые вести.

Возвратясь ко двору, воевода едва успел смыть с себя пыль и переодеться в легкие одежды, как явился логофет Тодорашку и сообщил:

— Прилетел, твоя милость, голубь из Стамбула от Ибрагима.

— Давай-ка посмотрим!

Тодорашку протянул ему маленький мешочек. Воевода разорвал его и достал мелко исписанный клочок бумаги.

«Сообщаю тебе о смерти Грилло, что произошла в темнице через удушение. Поступай, как знаешь, с твоим зятем, только бы Порта не заподозрила тебя. Ибрагим».

Лупу скомкал бумагу и задумался. Он понял, что над ним, как хищная птица, нависла угроза. Мешкать было некогда.

— Где сейчас находится госпожа Пэуна с супругом?

— В своем имении в Слободзее.

— Отправить с нарочным наказ, чтоб немедленно ехала к нам. Амброзио же тотчас отвезти в темницу в Буштены. Пускай митрополит Варлаам составит грамоту о расторжении их супружества. А жупын Котнарский немедля напишет письмо великому визирю обо всем этом.

Княжна Пэуна прибыла в Яссы, чрезмерно взволнованная тем, что произошло с ее мужем.

— Батюшка, твоя милость, что случилось? — поспешила она к воеводе.

— Мы решили, княжна, расторгнуть твой брак с сыном того изменника, что удавлен турками в темнице. Не желаю, чтобы черная тень подозрения пала на наш дом. Не взыщи, ежели без твоего согласия сделали сие.

— Не противилась я, когда ты приказал выйти за этого человека, хотя сердце мое кровоточило, не стану противиться и на сей раз. Не люб мне этот человек. Но коль я свободна от этих цепей, прошу твою милость позволить мне впредь выбрать себе супруга по велению сердца моего.

— Пусть так и будет, — ответил воевода. — Даю тебе год сроку.

— Кланяюсь твоей милости, — сказала княжна и покинула престольный зал, но через год вновь пришла сюда в траурных одеждах и с великой печалью молвила:

— Нету среди живых того, кто был бы мне парой на этой земле. Зря исходила столько дорог, обыскала монастыри и скиты. Судьбу мою теперь вручаю тебе, отец!

— Обременена моя совесть, княжна, но что поделаешь. Просит твоей руки польский шляхтич Александр Конецпольский, человек достойный в своей стране, мужчина видный и в силе. Согласна ли ты соединить наши дома, княжна?

— Как считаешь нужным, твоя милость, — вздохнула княжна Пэуна.

— Ну, ежели так, то готовься к свадьбе. Жениху угодно, чтобы брачная церемония состоялась в Кракове. Все, что понадобится, тебе будет отпущено.

Княжна Пэуна поцеловала руку отца и ушла, унося в душе еще большую тяжесть, чем прежде.

Через несколько дней неожиданно прибыл в Яссы второй зять воеводы — палатин Янус Радзивилл. Узнав о смерти Грилло и о судьбе Амброзио, он сердито сказал:

— В угоду погани христиане готовы друг другу глаза выколоть.

Господарь притворился, будто не понял, что имел в виду его зять.

— А я и не собираюсь выкалывать ему глаза, — сказал он. — И вовсе не из-за турок заключил его в узилище, а за бесчеловечное отношение к княжне нашей Пэуне. Завтра же прикажу выдворить его из страны!

— Надобно путь преградить бусурманам, под которыми стонет столько народов. Они зарятся и на Венецию, но там у них ничего не получится. Святой папа и западные короли готовят новый крестовый поход. Надеюсь, и придунайские княжества присоединятся. Их-то турки больше всех притесняют.

— Тяжко ярмо наше, мы этого не скрываем, — с болью отозвался воевода. Но без поддержки западных государств не в состоянии мы подняться против Порты.

— Помощь вы получите, но прекратите лить воду на мельницу бусурман. Не платите им дань! Собирайте войско и будьте готовы!

— Уж постараемся. А теперь скажи нам, пан гетман, здорова ли госпожа Мария?

— Ни на что не жалуется, наша ясная пани Мария, кроме как на тоску по родине и родителям.

— А о наследниках вы подумали?

— Госпожа Мария ничего мне по этому поводу не говорила.

— Будут, обязательно будут. Вскоре мы отпразднуем свадьбу княжны Пэуны с гетманом Конецпольским.

— Непременно и мы там будем.

Часы пробили четыре.

— Ну вот, и ночь прошла, — поднялся с кресла воевода. — Пора и отдохнуть.

Воевода остановился перед зятем и, пристально глядя на него, спросил:

— Скажи правду, кто нас поведет?

— Разное говорится по этому поводу. Я же буду настаивать на том, чтобы твоей милости поручено было возглавить войско. Думаю, что так и будет.

На этом они расстались. Палатин Янус уснул, как только положил голову на подушку. Воеводе же не спалось. Мысль о том, что он мог бы возглавить крестовый поход, будоражила его, наполняла гордостью.