— Богородице-дево! — закрестился Иоанн. — Господи Исусе! Государь вот-вот будет здесь, а они все еще валяются!

— Говорю, утри губы-то, — успокоил его Химоний. — Садись-ка лучше сюда, на травку, охолодись. Этак кипятиться — и помереть недолго. Мы с дедом за двадцать верст учуяли, кто сюда едет. Белье на ложе государя свежо и чисто. На столе ждет салат с пряностями.

На кухне исходит паром вкуснейшая зама и жареный цыпленок с макришем[87]. Кувшинчик в погребе наполнен красным прохладным вином и ждет; осталось забрать его и налить государев кубок. Так что нечего на нас пялиться. Садись и рассказывай. Как съездили?

Не успевший остыть Хрисавиди повалился на траву. Тяжко вздохнув, собрал рукавом со лба обильный пот.

— Побывали в Киеве, — сообщил он неохотно. — Я занимался своими делами. Государь же останавливался у старинных и новых своих друзей. Осмотрел войска и обедал у генерала Шереметева. Сходил в типографию. Поклонился святым местам и монастырям, задержался в храме святой Софии и Печерской лавре. Гулял с поэтами, архимандритами и монахами. Отстаивал службы. Разыскивал рукописи, некоторые купил. Потом отправился к святому иноку Феофану Прокоповичу. Прожил у него с неделю.

— Причастился?

— Того, братья, не ведаю. Ибо запирались они вдвоем в келье и не выходили из нее по целым дням. Может, причащался, может, книги с ним читал. В их дела я не встревал. Не дорос...

Антиох Химоний со значением, искоса взглянул на деда. Но мош Трандафир, сделав вид, что не замечает этого, продолжал расспросы.

— Когда из кельи-то выходили, не приметил ли ты, не были у воеводы на глазах слезы?

— Еще чего! Его высочество был весел и смеялся. И святой инок Феофан — тоже.

— Ага, — буркнул дед и уколол в свой черед камерария укоризненным взором.

В селе Черная Грязь у Кантемира был большой деревянный дом с двускатной крышей из дранки, с широкими панелями вокруг, с несколькими малыми башенками, открытыми на все стороны и обитыми изнутри льняным полотном. Окна палат были невелики, веранда — узка. Но стены побелены и выкрашены в подобранные со вкусом цвета, так что издали строение выглядело настоящим дворцом.

Пока Хрисавиди оглядывал снаружи дом, пока пробегал по комнатам и кухням, во дворе послышался шум. Кареты, в которых ехали воевода и его свита, одна за другой вкатились в усадьбу. Одни слуги бросились осаживать коней, другие склонились в низких поклонах там, где их застало прибытие князя. Кантемир в длиннополом кафтане, в золоченой куке, со сверкающим посохом — знаком своего достоинства — в руке, с величием, ни на кого не глядя, прошествовал по двору и поднялся по ступенькам в свои покои. За ним, в черном платье и с деревянными посохами, последовали грамматик Гавриил, Анастасий Кондоиди и Михаил Скендо. Драгуны князьего конвоя, спешившись, проследовали к кухням, где их ждало угощение.

Дмитрий Кантемир с раздражением поглядел на лежавший на его столе лист бумаги, на котором были тщательно выведены слова «Описание Молдавии». В бумаге упрямства всегда больше, чем в любом человеке. Бумага равнодушна и коварна. Но светлый разум князя потихоньку ему внушал, что не следует бояться этого давнего противника. Надо окунуть перо в чернила и начать писать. Если с толком на нее налечь, бумага недолго будет противиться и уступит.

Дорога утомила воеводу. Долгая езда в карете растрясла его кости, расслабила суставы. Но баня с бодрящим паром и трапеза с вкусными блюдами укрепили его. Поспав часа два, князь окончательно пришел в себя.

План книги был готов. Она не должна быть похожа ни на одну предшествовавшую работу такого толка, кем бы та ни была написана. «Описание Молдавии» должно включать три части: географическую, политическую и духовную — о церковном устройстве и просвещении в княжестве. Описание, таким образом, будет всеохватывающим. Чтобы каждый, кто его прочтет, хорошо себе уяснил, что этот край, дотоле неизвестный миру, таит беспримерные богатства и на зависть кипучую жизнь.

Солнце стало спускаться к закату, в комнате сгущались тени. Иоанн Хрисавиди, неслышно ступая, зажег в канделябрах свечи. Под их лучами по первому листку упрямой бумаги пробежали первые, дерзкие строки:

«Вся земля, которая ныне зовется Молдавией, как и соседствующие с нею области к западу, вначале находились под господством скифов, завоевавших почти три части света, хотя они, по обычаям своих предков, не имели оседлых поселений. Помимо различных наименований, данных им ордами, сменявшими друг друга с течением времени, греки называли жителей этих мест то гетами, то даками. Под римским же владычеством за ними закрепилось имя даков...»

Подняв перо, чтобы окунуть его в чернильницу, Кантемир заметил среди старых книг, рукописей и собственных заметок стопку конвертов. То были письма от Георгицэ Думбравэ и от Иона Некулче. Он прочитает их потом. Потом! Сначала — сбросим груз мыслей и фраз, уже созревших и требовавших, чтобы их излили на бумагу...

«Его высочеству Дмитрию Кантемиру-воеводе с низким поклоном письмо от Иона Некулче, гетмана.

Знай, государь, что я нахожусь в Польше, у друзей, и здоров, за что возношу хвалу господу. И, как обещано мною твоему высочеству, не забываю поглядывать на ту сторону рубежа, на бедную нашу землицу, читая движения басурманина и запоминая. И больно, государь, исстрадавшемуся сердцу, ибо господня кара, настигнув грешника, тяжко бьет. Ибо сверху донизу Земля Молдавская разорена и опустошена турками и татарами, и шведами, и разбойным людом. А нынешний правитель Молдавии, государь, Николай-воевода Маврокордат — человек доброй души, но мягкосердечен и боязлив. Ибо терпит иго оттоманское и отправляет вниз, в Адрианополь, поборы и дани неуклонно.

И множество, государь, приключается на свете дивного. Немало приходится рассчитывать и мудрствовать, пока уяснишь себе, что к чему. А вот что, государь, недавно вышло. Король Каролус на своем подворье в Варнице загулял. Прознав об этом, султан немало на него осердился. Послал к нему Измаила-эффенди с 30 000 турок и хана Девлет-Гирея с 12 000 татар, да еще Калгу-султана с буджакцами, да Кара-Мехмеда, бендерского пашу, чтобы они взяли Каролуса, с коим было всего 1000 человек, дабы отправить его оттуда в его земли.

Не имея ниоткуда поддержки и устрашившись такого позора, король повелел барону Фабрициусу побыстрее скакать к аглицкому министру Эффрею в Адрианополь, дабы тот поручился за него, Каролуса, перед султаном и визирем. И послал с ним в мешочках золото, только это мало помогло. Ибо султан, государь, отвечал, что гости желанными остаются лишь до третьего дня. И не с руки ему, султану, задарма кормить шведов. Услышав такое от Фабрициуса, король потемнел ликом, как осенняя туча. Приказал генералу Гроттузену отправиться к хану просить отсрочки — дать ему то есть еще три дня на подготовку к дальнему пути. Хан засмеялся и ответил, что эти слова — словно соломинка, за которую хватается утопающий, и ежели у короля нет охоты искупаться в Днестре с камнем на шее, пускай немедля выступает из Варницы. Генерал Гроттузен, старый пес, повернул обратно; но торопиться не стал, а начал дорогой уговаривать янычар, говоря цветистые слова, что они-де меж собою товарищи и братья, и к чему-де им неприятельствовать и враждовать, и давал им золото, и кольца, и серьги, и меха. И когда объявил Измаил-эффенди приказ ударить на шведов, янычары закричали предерзко: «Зачем чинить нам такое позорное дело с этим королем, нашим гостем?»

Тогда Измаил-эффенди понял, что без хитрости с королем ему не справиться, и гнев султана его вряд ли минует. Призвал он к себе агу и послал к шведу еще раз попросить не нарываться на драку. Король же агу принять не захотел. А тот ага, возвратившись, к янычарам, начал кричать: «Мы, янычары, держим его сторону, а он, король, еще злее поносит нас, чем пашу, называя нас проклятыми!» Янычары, услышав эти речи, рассвирепели и открыли по шведам стрельбу. Шведы же, запершись на своем подворье, не двигались с места и отстреливались от турок из ружей, пока янычары не подожгли дом. Нет на свете твари, чтобы не боялась дыма и не убегала от него. Но Каролус повелел своим людям не выходить и защищаться, пока все не сгорят в огне. Тогда нашелся среди шведов солдат, по имени Акселрозен, который крикнул королю в ухо, что негоже им погибать-де среди дыма, подобно мышам, но достойнее пасть во чистом поле, лицом к врагу, с саблями в руках. Король послушался солдата, выскочил в окошко на двор и срубил с десяток бостанджиев, такое его охватило остервенение. И один из янычар снес бы ему голову, не схватись он за его саблю левою рукой. Король не чуял боли и не видел крови, сражаясь и не даваясь, пока другие янычары не охватили его со всех сторон, обезоружили и отвели к сераскиру в шатер.