Положив голову на пучок незабудок, Лина вскоре уснула. Погрузилась в сладкий сон, безмятежный сон недавней девчонки. Золотисто-русые волосы разделились на мягкие прядки, прядки устроились на отдых вдоль изгибов шеи, вокруг ворота сорочки. На чистом овале лица отразились былой покой и свет. Перед Георгицэ опять была его прекрасная фея, утешение его и мечта. Капитан легко и нежно коснулся ее губами.

«Чем же порадовать ее, когда она проснется? » — спросил он себя. И обратил взор к вершине ближнего холма. По ту сторону от гребня, помнилось, раскинулся сад. Что стоило ему взобраться по тропинке и принести за пазухой несколько груш?

— Спи, милая, — шепнул он на ушко возлюбленной, — уж я-то знаю, как любишь ты спелые груши.

Быстрый конь донес его до старого сада, словно на крыльях ветра. Не сходя на землю, Георгицэ ухватился за ветку, перекинул туловище в переплетение кроны и начал собирать спелые плоды. «Хорошие летние груши, — думал он, — даже варенье из цареградской розы не так ароматно и приятно». Капитан откусил от плода, и рот его наполнился свежим соком.

Но в это время послышался топот многих копыт. Посмотрев вниз, Георгицэ увидел под деревом несколько турок, злорадно оскаливших зубы. Османы появились под ним так внезапно, что парень закрыл и открыл снова глаза, чтобы убедиться, что они ему не привиделись.

— Благоволи-ка спуститься, храбрый воин, — с издевкой пробасил один из пришельцев.

Георгица вздрогнул. Рука его потянулась к бедру, но ничего не нашла. Сабля вместе с поясом осталась среди цветочных зарослей Счастливой Губы, рядом со спящей Линой.

— Спускайся без страха, парень, — посоветовал второй осман, уже помягче. — Сейчас здесь должен проехать пресветлый великий визирь нашего падишаха, и вышел приказ — каждый встречный обязан поклониться его высокой милости. Поклонишься, как все, и ешь себе потом свои груши, сколько захочешь.

Пришлось капитану повиноваться. Раздвинув ветви, он спрыгнул вниз, к своему коню. Великий визирь со своей свитой был уже в нескольких шагах. Балтаджи Мехмед-паша ехал впереди всех, имея по правую руку ворника Нижней Земли Костаке Лупула. Турки, заставив Георгицэ встать на колени и склониться до земли, решили, что дело сделано, и хотели поспешить вперед по дороге, поискать других путников для поклона. К их удивлению, однако, визирь придержал коня, и раздался голос ворника:

— Ведите его сюда!

Турки толкнули капитана из-под груши к шляху. Костаке Лупул, погладив бороду, усмехнулся:

— Отстал от стаи, щенок? Или получил от хозяина, что хотел, и ищешь, к кому бы еще пристать?

— Кто он? — спросил визирь.

— Самый верный слуга нашего изменника, сиятельный. По прозвищу капитан Георгицэ Думбравэ. По повелению изменника Кантемира сей Георгицэ ездил в Московскую Землю к царю, возил ему клеветнические письма и выдал врагам немало тайн пресветлого нашего владыки султана.

Великий визирь что-то бормотнул в бороду, но никто не разобрал ни слова.

— Прикажешь посадить его в мешок, сиятельный господин? — спросил довольный Костаке Лупул.

— Не надо, — коротко бросил Балтаджи Мехмед-паша и щелкнул пальцами.

Один из турок взмахнул за спиной Георгицэ палицей, раздался тупой удар. Затем, пошевелив ногой окровавленное тело капитана, объявил:

— Готов!

Конвой продолжал путь, ведя в хвосте еще одного скакуна.

Открыв глаза, капитан Георгицэ вначале почувствовал сильную боль в темени. Потом различил лицо Лины, державшей его голову на своих коленях.

— Ты воскрес? — молвила она со слезами радости. — Совсем воскрес, бэдицэ капитанушко? Не станешь больше умирать?

Он слабо улыбнулся в ответ:

— Теперь, милая, не стану...

Дмитрий Кантемир проснулся отдохнувшим, с освеженным рассудком. После стольких изнурительных дней и ночей князь спал истинно богатырским сном. Оставив походное ложе, Кантемир вышел под ясное утреннее солнце. Войско тоже пробудилось. Солдаты лили друг другу холодную воду на шеи и спины, стряхивая сонное оцепенение. От крайних шатров, где поставили мехи царские кузнецы, доносился глухой звон молотов о наковальни.

Бескрайняя украинская степь дышала полной грудью, наслаждаясь свежим воздухом рождающегося нового дня. Опустошительная жара засушливого года оставила горькие следы и на этих неоглядных просторах. Стебельки ковыля трепетали, играя с резвым ветерком. Вдали гордо поднимался к небу высокий вяз. Многие бури пытались его свалить, многие морозы и засухи хотели извести. Но он, углубившись могучими корнями в землю, выдержал все невзгоды и остался на месте, на котором вырос, прекрасный, казавшийся бессмертным.

Кантемир напряг взор, пронизывая дали в том направлении, где рос зеленый великан. Там, за ними, скрывалась Молдавия, родная земля, к которой он с такой же тоской стремился сердцем из иного края, с берегов Босфора. Сколько осталось там неисполненных начинаний, сколько развеянных надежд! Что происходит теперь в его столице? Что творится в мятущихся селах и городах? Завистливые, спесивые бояре дерут друг у друга бороды, выслеживают друг друга и клевещут. С нетерпением ждут из Стамбула нового господаря, чтобы по-прежнему вести в теплых норах сытую, сонную жизнь, храня извечное убожество в помыслах и делах, цепляясь за позорное иноземное иго. Золото в звонкой монете побренчит в кошелях и карманах, чтобы перебраться затем в другие, более глубокие и жадные...

Его же удел — жить вдали от родины. Сколько же времени? Год, два? А может быть — вечно?

Лицо князя окаменело в мрачном упорстве. Не потому, что утрачен престол. А по той причине, что тешится вволю на его земле страшный зверь, которому имя — вражда и злоба. На его земле и в других странах мира, сколько их ни есть. Сумеет ли человечество когда-нибудь сразить этого гада?

— Капитана Георгицэ все еще нет, — тихо промолвил он. — Что могло с ним случиться?

На горизонте возникло облачко пыли. К лагерю уверенным галопом мчался отряд всадников. Караульные за шатрами взяли на изготовку оружие. Но быстро успокоились: стало видно, что к ним приближается не более двадцати конников. Когда Петр Алексеевич вышел из шатра, гости в белых чалмах, придерживая скакунов, проезжали шагом мимо стражи, показывая офицеру конверт с большими печатями. У самых палаток старший отряда соскочил с коня и направился к царю.

— Старый знакомый! — оскалился Петр, не вынимая из зубов трубки. — Прикипело ко мне твое сердце, что ли, Юсуф-ага, что ты снова ко мне пожаловал?

Юсуф-ага, в зеленой куртке и алых шальварах, в новенькой чалме, глубоко склонился, прижав к груди руку, и четко возвестил:

— Письмо от сиятельного великого визиря Балтаджи Мехмеда-паши. Нам приказано ждать ответа повелителя Российской державы.

Взглянув на еще не успевшую зажить ранку на виске аги, Петр сердито фыркнул. Сорвав печати, пробежал глазами по немногим строкам нежданного послания. Затем, скомкав бумагу, бросил ее гонцу в лицо. Опершись левой рукой о плечо подошедшего князя Кантемира, Петр с издевкой сказал Юсуфу-аге:

— Не терпится вам, неотесанные, заполучить сего князя? Любезно было бы утащить его в вашу дыру и там удавить?

Юсуф-ага снова склонился, всем своим видом показывая, что он здесь ни при чем.

— Сиятельный господин наш визирь хотел напомнить повелителю Московии, что недостойно двум великим царствам вести спор из-за ничтожного и лицемерного гяура...

Петр дернул головой, глаза его метнули молнии. Молвил решительно и четко:

— Скажи, ага, визирю: близок локоть, да не укусишь. И еще передай, что сказано мной не раз: я отдал бы охотнее ему землю свою до Курска, ибо останется надежда ее вернуть; но никогда не смогу обмануть доверие, оказанное мне, выдав государя, утратившего престол ради дружбы со мной; ибо земли вернуть можно, но честь, однажды утерянную, возвратить уже нельзя. Таков мой ответ, и на том отправляйся, не испытывая далее судьбы. — И обращаясь к Кантемиру: — Пойдем, любезный друг, завтрак на столе!