— Ты не договариваешь, капитан, — медовым голосом продолжал Лупул. — Не менее дивишься, верно, что великий боярин пришел советоваться с простым воином. Только воин ты, в моем разумении, непростой. Будешь и далее служить похвально — воевода одарит тебя и возвысит до сана боярина первой руки, и это будет справедливо. Будь оно в моей власти — так же поступил бы и я.
— Земной тебе поклон, твоя милость ворник.
— Ага, — великодушно усмехнулся Лупул, — ты все еще от меня таишься, если говоришь по-прежнему, как дипломат... Наверно, ты в этом прав. Страх в наше время — отец наш и мать. Боимся бога, боимся господаря, боимся друг дружки... Его высочество Дмитрий-воевода, как говорят слуги, не знает сна и отдыха ни ночью, ни днем. Чертит, говорят, на бумаге какие-то линии. Рисует разные знаки и иероглифы. И знать никому не дано, что за иероглифы это и знаки. Ибо государь наш, начертив все и нарисовав, рвет бумаги те в мелкие клочки и приказывает апроду сжечь их при нем в очаге. И теперь отбыл поспешно к войскам.
— По моему разумению, твоя милость ворник, его высочество лучше нас знает, как держать ему и крест, и меч.
— Истинно так, капитан, истинно так. Только мы, бояре страны, плывем ныне словно в разбитой лодке по бурному морю. И страшимся, что пойдем все ко дну, не дотянув до спасительной гавани. Ибо не может быть угодно господу столько раздоров и кривды. Бояре бегут из страны. Прячут добро у родичей, зарывают в землю хлеб, режут или прячут скотину, утаивают золото. И все потому, что никому не ведомо, на чью сторону заставит князь склониться свою землю. Одни говорят — к москалю. Другие — к его пресветлой милости султану.
Капитан Георгицэ прищурил один глаз:
— За что же твоя милость так меня возлюбил и проникся ко мне таким доверием?
Великий ворник Нижней Земли извлек из-за пазухи красный кошелек из плотной бумазеи. Взвесив его на ладони, продолжал тем же медовым голосом:
— Жесток ты и холоден, капитан. Слишком жесток и чересчур холоден. Не надо таким быть, поверь... Ведомо мне стало, что нынешней зимой, с одним лишь спутником, ты побывал в гостях у московского царя. К москалю ты ездил также с Лукой-казначеем. Была у меня надежда — получить из твоих уст совет и разрешение этой тайны.
Георгицэ, наливаясь гневом, почувствовал в плечах жар. Но спросил все-таки, сдерживая себя:
— О каком царе говорит твоя милость, о какой тайне?
— Тайна сия — как сова, чей крик был слышен мне этой ночью. Ночной крик, вещающий беду. Не удивляйся, что твои поездки к царю мне известны. На то мне даны глаза, чтобы видеть тайные ходы людей. На то и короток мой язык, чтобы держать его за зубами и таить свои мысли. Мне нужно знать правду, — добавил Костаке Лупул, положив кошелек на покрывало, которым было застелено ложе капитана.
— Тут — цесарские полновесные талеры. Тебе на расход...
— Я, твоя милость, не продаюсь.
— Ну-ну, капитан Георгицэ! Господари приходят и уходят, господари возвышаются и падают... Только мы, бояре, остаемся, как остаются камни, над которыми бежит текучая вода...
— Меня нельзя купить, твоя милость ворник, — холодно повторил капитан Георгицэ, — с паном Иудой я не в родстве.
— Разум и дальновидность, капитан, нужны каждому мужу, трезвому и здравому духом, — терпеливо продолжал наставлять его ворник.
— Покорно прошу твою милость оставить эти речи. Недоброе задумал ты супротив господаря, потому и вспомнил обо мне.
— Сохрани господь, капитан...
— Не поминай бога, пан. Так всегда поступают лукавые бояре: вызнают, что им нужно, и пишут доносы визирю. Руки ваши — по локоть в крови.
— Ты ополоумел, парень...
Капитан Георгицэ вскочил на ноги и надвинулся на непрошеного гостя.
— Я в своем уме, боярин. И хорошо помню субботний день, когда матушка силой меня выкупала в лоханке, а я не давался и плакал. Только жива еще в моей памяти ночь с понедельника на вторник, когда армаши наводнили наш дом и убили всех, кто в нем был. Кто и за что тогда оклеветал отца перед господарем?
— Не ведаю, парень, того...
— Кому же знать, как не тебе! Ибо кому другому в том была корысть! Кто проглотил лучшие земли отцовы? Кто другой, скажи мне, ворник?
Костаке Лупул вскочил со стула. Переменчивые, улыбчивые гримасы искажали его черты.
— Ни о чем, парень, не ведаю... Докажи, попробуй...
— Докажу! Жив не буду, коли не докажу!
Ворник попятился к выходу, бормоча:
— Возьми себя в руки, парень! Не сходи с ума!
Георгицэ швырнул ему вдогонку кошелек:
— Не забудь своих талеров, боярин! Свинячьим дерьмом от них смердит!
Захлопнув дверь и задвинув засов, он лицом вниз повалился на кровать.
Дмитрий Кантемир не вернулся во дворец и на второй день, — ни утром, ни вечером. Капитан Георгицэ терзался догадками, все более сбивавшими его с толку. Зачем Костаке Лупул стал принюхиваться к его следам? Как узнал о его поездках? Капитан хмуро вышагивал по переходам дворца: поднимая очи к небу, время от времени шептал о победе для своего государя, о собственном избавлении от суетных соблазнов. Если турки отнимут у Дмитрия-воеводы престол, рухнут и его собственные надежды. Увянет цветущее дерево, засохнут плоды его счастья. И останется ему только бегство в чужие земли либо убогий посох пастуха, выгоняющего отары на высокие луга.
К наступлению темноты капитан вытянулся на ложе в своей коморе, как был, в одежде и в сапогах. Сон не шел: стоило ему задремать — и чудились ему крики и топот ног. Капитан продирал глаза — и становилось тихо, только потрескивание свечи слышалось в полутьме.
К третьим петухам подали голос трубачи за стенами города, стражники на башнях ответили звуками рога. Загремели засовы, заскрипели ворота, засуетились слуги. Господарь со свитой с большим шумом въехал во двор. Кроме наемников с ним был турецкий отряд во главе с агой. Дмитрий Кантемир и ага спешились возле лестницы, вошли не мешкая во дворец. Воины князя и османы отошли к конюшням, принесли ушаты с водой, начали полоскаться. Капитан Георгицэ, разыскав среди прибывших своих приятелей, постарался узнать, где они побывали и что делали.
— Поохотились малость на равнине Арона-воеводы! — отвечали те со злостью. — Думали, что гонимся за ворами. Ан то были турки с листом от бендерского паши!
На заре капитан Георгицэ, как обычно, отправился проверять караулы. Убедился, что все в порядке. Обошел укрепления снаружи. Все было спокойно в столице. На обратном пути, у больших ворот дворца, его нагнал всадник, во весь опор мчавшийся со стороны посада. Наверно, гонец кого-нибудь из пыркэлабов, — подумал Георгицэ. А может быть, от стражи — на Днестре. Не пробрались бы из-за реки татары, пограбить. Или еще какое несчастье бы не стряслось.
Яростно натянув поводья, всадник остановил коня перед самыми воротами. То был Костаке Фэуряну. Старик надел старую воинскую кушму с журавлиным пером. На ногах его были красные походные сапоги, извлеченные из сундука. Бывалый воин накинул старинный дорогой кунтуш, опоясался широким кушаком.
— Время не ждет, Георгицэ, — сказал он, тяжело дыша, дергая искалеченным плечом. — Пропала Лина. Утром ее не нашли в опочивальне. Цыганку кто-то опоил сонной травой...
— Что заметили слуги?
— Молчат слуги, вот оно как... Будь они прокляты, лодыри и сони!
— Подожди меня. Надо известить государя.
Коридорный слуга сообщил, что воевода проснулся и ушел в свою потайную горницу, не отдав никаких приказаний. Капитан Георгицэ тихо постучался и толкнул дверь: капитану было дозволено являться к князю в любое время дня и ночи. Кантемир, опершись локтями о стол, читал книгу.
— Что стряслось, капитан? — спросил он устало.
— Государь! Прискакал мазил из Малой Сосны, Костаке Фэуряну.
— У коего ты в зятьях?
— Он, государь!
— Зови сюда.
Когда Фэуряну услышал, что его приглашает к себе сам князь, его глаза молодо блеснули. Оставив коня, он тяжело зашагал по двору. В горнице, зажав под мышкой кушму, он низко склонился, целуя руку господаря.
