Смертельный холод пробежал по ее жилам: она поняла, что ожидает Луи де Фонтаньё, она поняла, кто его ждет.

Она громко, протяжно вздохнула, словно несчастный, который долго оставался лишенным воздуха; она задыхалась, ей казалось, что ее кровеносные сосуды вот-вот разорвутся. Лишь после довольно большого промежутка времени ей удалось прийти в себя настолько, чтобы найти силы сказать Луи де Фонтаньё, что она устала от всех этих переживаний, что ей хочется немного отдохнуть и что он может отправиться на свою ежевечернюю прогулку.

Луи де Фонтаньё поцеловал ее, с нежностью сказал: "До свидания" — и вышел.

Эмма беспокойно прислушивалась к удаляющимся шагам на лестнице; оставшись одна, она перестала сдерживать свое сердце, и оно готово было взбунтоваться; каждое поскрипывание деревянных ступеней болью отдавалось в ее груди; она испытывала мучительное желание бежать за тем, кто удалялся, позвать его, просить его о милосердии, вымаливать его сострадание.

Эмма услышала, как со скрипом захлопнулась выходящая на улицу дверь, и звук этот, показавшийся ей зловещим, усилил ее отчаяние; она бросилась к окну, распахнула его и раздирающим душу голосом прокричала имя Луи; но крик ее потерялся среди шума экипажей; она высунулась из окна, надеясь увидеть своего возлюбленного, но улица уже была объята ночной мглой, и ничего нельзя было разглядеть.

И только теперь она смогла оценить несбыточность своих решений, представлявшихся ей твердо установленными, и понять, что воля может быть бессильной по отношению к некоторым чувствам. Ее отклик на это был мучительным: Эмме казалось, что она пробудилась от сна, а снилось ей, что ее постигло какое-то страшное бедствие. Госпожа д’Эскоман спрашивала себя, возможно ли, что она отказалась от человека, который составлял все ее благо, любовь которого стоила ей так дорого, и она отвечала себе, что такого быть не может и сам Господь не мог допустить подобной чудовищности. Ее любовь, остававшаяся спокойной и нежной в своих порывах, воскресла в ней, обратившись в жгучую, неведомую ей до этого страсть, которая пугала ее, но перед которой она не могла устоять. При одной мысли, что тот, кто клялся ей в любви, в эту самую минуту, возможно, находится у ног другой женщины, она чувствовала, как ее охватывает бешеная ненависть, хотя когда-то она не была в состоянии испытывать ненависть даже к своему первому мучителю; вслед за безумными проклятиями и порывами исступления она стала в отчаянии заламывать руки, взывая к состраданию к ней и к нему. Затем мысли ее приняли другое направление: она стала думать о том, что, возможно, никогда больше не увидит того, кого сейчас проклинала; что он поцеловал ее в последний раз; что он почувствовал все происходящее в эту минуту в душе его любовницы и не вернется, чтобы не испытывать напрасные муки возле нее, и что после его "До свидания" ей отныне уже нечего от него ждать. Мысль эта восстановила порядок в чувствах Эммы; она горько заплакала, и гнев ее и все ее злые чувства ушли вместе со слезами; в сердце ее осталась только бесконечная нежность к любимому человеку. Она принялась собирать вещи, оставшиеся после него, и делала это с благоговением матери, собирающей то, что осталось после смерти обожаемого ею ребенка; это были письма, кольцо, какие-то безделушки, хрупкие напоминания о днях ее не менее хрупкого счастья; она взяла все эти вещи, прижала их к груди и осыпала поцелуями; ей казалось, что они хранят на себе следы прикосновения и дыхания ее возлюбленного и посредством их она все еще общается с ним.

Среди этих предметов находился и тот, что был дороже ей всех прочих: это была золотая монета, которую она дала Луи де Фонтаньё в день их первой встречи и которая на следующий день послужила ему столь счастливым талисманом. Эмма вправила ее вместе со своими волосами в медальон, и она и Луи де Фонтаньё прежде носили его по очереди у себя на шее, но, с тех пор как счастливые дни их любви миновали, его повесили над камином, и все же, даже в крайней нужде, она не решалась с ним расстаться.

Она сняла медальон и поднесла к губам, но внезапно у нее вырвался крик удивления: медальон был пуст.

Эмме показалось, что ей это снится, что она теряет рассудок, и машинально, не отдавая себе отчета в том, что она делает, молодая женщина принялась искать вокруг себя луидор, ставший для нее вдвойне драгоценным.

В эту самую минуту на лестнице послышались тяжелые шаги; дверь отворилась, и на пороге показалась Сюзанна.

Эмма была настолько не в себе, что даже не обратила внимания на наряд и поклажу гувернантки, которые выдавали тайну ее занятий, столь тщательно ею скрываемую. На голове Сюзанны был безобразный Мадрас, надвинутый на глаза, на груди у нее висел лоток, выстланный тисовыми ветками, на которых лежало еще несколько цветков, а в руках она держала корзину с тремя или четырьмя букетами.

Все вечера бедная старушка торговала на улице цветами — это было единственное найденное ею средство облегчить нужду той, что она любила, и не лишить ее при этом своих забот и своих услуг.

Эмма бросилась ей навстречу:

— Где моя золотая монета? Та, что была в медальоне! Сюзанна, куда ты дела мой луидор?

— Я принесла его тебе, дитя мое, — отвечала гувернантка, бросая монету на свой лоток.

Эмма с восторгом схватила монету.

— А ты не хочешь меня спросить, каким образом этот луидор попал ко мне в руки?

Эмма в изумлении взглянула на свою старую кормилицу и только тогда заметила, что щеки ее были совершенно мокрыми и их покрывали лиловые пятна, служившие знаком ее глубокого душевного волнения.

— Говори! Говори! — воскликнула г-жа д’Эскоман.

— Так вот, этот луидор, недавно вынутый из медальона, луидор с изображением Карла Десятого, который я не могла не узнать, потому что над головой короля была пробита дырочка, — он сам мне его дал сегодня.

— Он сам?

— Да, он заплатил мне за два букета, которые торопился отнести мадемуазель Маргарите.

— Мадемуазель Маргарите? О! Но это невозможно!.. Ты ошибаешься, Сюзанна!.. Этой женщине?!.. Нет, нет, это не так!

— Если бы это было не так! Понимаешь, этот оказался еще хуже, чем прежний! Тот обладал всеми пороками Сатаны, а у этого есть один, превосходящий их все: подлость. Это так, как я говорю, и ты не можешь, ты не должна больше любить его. О! Сюзанну не обманешь… Как только он бросил на мой лоток этот луидор, как только я узнала монету, которой он должен был дорожить как святыней, я пошла за ним следом — от магазинов, где он делал какие-то покупки, и до дома этой девки; я видела, как он поднимался по лестнице с двумя букетами в руках. Я давно уже знала, что он ходит к ней, однако хотела утаить это от тебя… Но такое переполнило мое терпение, и я решила, что все расскажу тебе сегодня; эта любовь отвратительна, и я могу дать тебе оружие для борьбы с ней — презрение; в этом мире никто, кроме меня, не будет любить тебя так, как ты того заслуживаешь… Давай, попробуй! Этот человек однажды продаст тебя, как он продал твой талисман!

Но Эмма уже давно не слушала свою старую подругу. После первых же слов Сюзанны золотая монета выскользнула из рук молодой женщины и покатилась по полу. Сама же Эмма упала на колени и замерла в этом положении — безмолвная, раздавленная таким разоблачением.

Сюзанна обняла ее, но при первом же ее прикосновении маркиза вышла из своего оцепенения и освободилась от объятий кормилицы.

— Уедем! Уедем! — воскликнула она. — Я боюсь, что если увижу его снова, то возненавижу!

Эмма бросилась на улицу и, не оглядываясь, побежала с такой быстротой, что Сюзанна потеряла ее из виду на втором же перекрестке.

Эгерии стали встречаться в нынешнее время невероятно часто.

О любовных связях принято рассуждать развязно, и никогда еще им не придавали такого серьезного значения, какое им приписывают в наши дни.

По-другому и быть не может в эпоху, когда все подсчитывается и когда деньги выбрасывают в окно лишь в том случае, если на улице стоит свой человек, который их подберет.