— Я не понимаю вас. Извольте объясниться, — промолвил Луи де Фонтаньё.

— Разумеется, я объяснюсь и тем самым окажу вам услугу — это я сделаю непременно. Гнев мой против д’Эскомана утих, это правда; я великолепно доказал, что, несмотря на их прекрасный вид, эти нынешние господа повесы и в подметки не годятся нам, ветреникам Людовика Пятнадцатого, как они нас называют. Я содрал с этой презренной меди слой серебра, придававший ей видимость драгоценности, и об этом мог судить каждый. Мы с ним квиты, это определенно. Однако я не удержусь и без колебаний дам вам совет: поменьше ему доверяйте.

— Что вы хотите этим сказать?

— Разве вы не догадываетесь, что маркиз желает отыграться и надеется сделать это на том же поле, где он был побит?

— Вы имеете в виду Маргариту?

— Да, черт возьми!

— Но что же заставляет вас так думать, шевалье? Ведь господин д’Эскоман не появлялся у нее с тех пор, как он вернулся в Шатодён.

— Вполне возможно, но он отправляет к ней вместо себя посланца.

— Ба! — воскликнул Луи де Фонтаньё, казалось, совсем не испуганный и не удивленный этим открытием, как того желал шевалье.

— Ба! — повторил г-н де Монгла, насмешливо подражая интонации голоса своего собеседника. — Не держитесь за Маргариту, если вам так угодно, но хотя бы защитите свою честь, коль скоро она затронута.

Луи де Фонтаньё не мог удержаться от улыбки, услышав, как старый дворянин проявляет такую странную заботу о его чести.

— Надо еще понять, кто этот посланец, — поспешил он сказать, чтобы скрыть улыбку на своем лице.

— Я предлагаю вам угадать его из десяти тысяч человек.

— Предположите, шевалье, что я уже назвал девять тысяч девятьсот девяносто девять имен, не отгадав, и сразу же назовите мне десятитысячное.

— Это Сюзанна, мой друг, та самая, которая всюду сопровождает маркизу, словно солдат швейцарской королевской гвардии, и которую этому дьяволу д’Эскоману удалось сделать беззаветно преданной ему.

— Но это невозможно, шевалье!

— Невозможно? Говорю вам, что я видел своими собственными глазами, как она дважды выходила из дома вашей любовницы, причем в разные дни.

— Но, тем не менее, это невероятно, ведь Сюзанна всегда испытывала к маркизу неприязнь, доходящую чуть ли не до ненависти.

— Конечно, но ведь не сама же маркиза ее подсылает… Впрочем, у маркизы, быть может, появилась мысль сделать Маргариту своей придворной дамой.

Луи де Фонтаньё дал обещание г-ну де Монгла воспользоваться его советом; расставаясь со старым другом, он пребывал в глубокой задумчивости.

Это совпадение внесло сумятицу в его мысли, превзойдя все его предположения.

В то же утро он принял два решения.

Первое — расстаться с Маргаритой.

Тем самым он избавится от неприятного и утомительного надзора и таким образом вполне естественно сбережет то, что славный шевалье назвал его честью; в таком случае он сможет с более спокойной совестью предстать перед г-жой д’Эскоман, предъявив ей доказательства своего разрыва с Маргаритой, чтобы подтвердить искренность того, что он собирался рассказать ей о превратностях своей связи.

Второе решение Луи де Фонтаньё касалось Сюзанны.

Молодой человек решил во что бы то ни стало удостовериться, действительно ли женщина, появлявшаяся в доме на улице Кармелитов, была кормилица Эммы, и выяснить, какой интерес мог привлечь ее туда.

Оба эти решения он намеревался исполнить в тот же день.

В четыре часа, покинув свою канцелярию, Луи де Фонтаньё направился к Маргарите. Шел он быстро, как это свойственно человеку, который непривычен к решимости и может сохранить ее, лишь возбуждая себя тем или иным способом, позволяющим ему подгонять свою кровь.

Повернув на улицу Кармелитов, он оказался напротив дома, где жила Маргарита. Обычно она поджидала молодого человека, стоя у окна и посылая ему оттуда воздушный поцелуй.

В этот день он не заметил ее лица в окне. Подобное случилось впервые за все время их свиданий.

Луи де Фонтаньё затрепетал при мысли, что Маргарита вышла из дому; он чувствовал себя превосходным образом настроенным приступить к исполнению задуманного и был бы в полном отчаянии, если бы ему пришлось отложить осуществление своего замысла; он не знал, удастся ли ему когда-нибудь еще поднять свою волю на уровень, которого она теперь достигла.

Однако, преодолевая первые ступени лестницы, он услышал приглушенные раскаты смеха и узнал голос своей жертвы.

Маргарита, казалось, смеялась так весело, так задорно, как никогда еще с тех пор, как Луи де Фонтаньё стал бесчувственным к ее заигрываниям с ним.

— Иди же скорей! — кричала она ему с высоты лестницы. — Ах, если бы ты знал, какую любопытную историю я тебе сейчас расскажу!

Но, словно обещанный рассказ никоим образом не отнимал у нее прав, которые Маргарита себе приписывала, она, едва лишь ее любовник появился на площадке второго этажа, обняла его и с присущей ей страстностью поцеловала.

Она еще держала его за шею, когда он вышел из полумрака лестницы, и лишь когда свет ударил прямо в глаза Луи де Фонтаньё, Маргарита смогла разглядеть мрачное выражение его лица, к которому прислонялось ее собственное сияющее лицо.

Руки ее разомкнулись, она отступила на два шага: нахмуренные брови, почти угрожающая физиономия ее любовника предвещали ей грозу.

— Боже мой! Да что с тобой? — спросила она.

— Мне нужно поговорить с вами, Маргарита, — сказал Луи.

— Право, тем лучше! — отвечала молодая женщина, пытаясь из шутки устроить громоотвод. — Тем лучше! Ибо, нужно воздать тебе должное, если за последние две недели я и оглохла, то, разумеется, не надо винить тебя в том, будто моя барабанная перепонка лопнула, когда ты говорил мне, что любишь меня.

— Маргарита, то, что я намереваюсь сказать вам, намного серьезнее этого.

— Луи, ты пугаешь меня!.. Возможно, тебе наговорили что-то плохое обо мне. Но ведь ты ни на секунду не поверил в это, не так ли? Каждая женщина встречает в своей жизни мужчину, которому ей невозможно изменить! И судить ее нужно по тому, как она ведет себя с этим мужчиной; по отношению к другим совершенные ею проступки — всего лишь проступки. Да разве я могу изменить тебе?.. Знаешь, порой я спрашиваю себя, возможно ли для меня такое, и мне кажется, что все мое существо восстает при мысли о подобной измене!

— Я вовсе не обвиняю вас, Маргарита; напротив, я отдаю вам справедливость в том, что не могу сделать вам ни малейшего упрека.

— Это и есть то серьезное, отчего меня мороз по коже подирает? В таком случае браво! Только умоляю тебя, мой малыш, не говори мне "вы". Если бы ты знал, как мне больно такое слышать!.. Обращаться к друг другу на "ты" — это же именно то, что остается от лучших минут любви, это же именно то, что позволяет нам вспоминать о них. О, если ты не дорожишь этим, как я, значит, ты не любишь меня, как я люблю тебя.

Произнося эти слова нежным голосом, Маргарита попыталась сесть к Луи де Фонтаньё на колени, но он оттолкнул ее.

— Тем не менее вам следует примириться с этим, — отвечал он, — вполне вероятно, моя милая, что обращение на "вы" отныне войдет в наше обыкновение.

Маргарита находилась под столь сильным впечатлением того, как Луи де Фонтаньё оттолкнул ее от себя, что даже не расслышала его последних слов.

— Вот как! — промолвила она. — Повторяется то, что было вчера, позавчера и все последние дни; у тебя не найдется для бедной Маргариты ни одной ласки, ни одного поцелуя. Боже мой! Боже мой! Как же я несчастна!

И в подтверждение своих жалоб молодая женщина расплакалась.

Луи де Фонтаньё оказался в весьма затруднительном положении; собирая все свои силы перед тем как отправиться на улицу Кармелитов, он рассчитывал на ссору, на сцену, которую ему могла устроить Маргарита. Такая мягкость, такая покорность, которых он совсем не ожидал, заставляли его держаться с бесстрастным мужеством, что так трудно дается некоторым натурам; они вынуждали его усиливать притворную решительность, чтобы сделать ее наглядной; поэтому он привлек к себе на колени ту, что еще минуту назад отталкивал.