Луи де Фонтаньё, еще находившийся под впечатлением испытанных им ощущений, усмотрел в словах маркиза нечто более, чем простой и малозначительный вопрос. Он решил, что г-н д’Эскоман заподозрил его в нечестности, и потому поспешно разорвал на себе рубашку, чтобы показать свою обнаженную грудь.

На этой груди виднелась кровавая рана, нанесенная шпагой маркиза.

Господин д’Эскоман составил себе верное представление о намерении, с каким это было сделано: он угадал мысль своего противника.

— Ах, сударь, — обратился маркиз к молодому человеку, — неужели вы можете предположить, что после вашего рыцарского поступка мне в голову может закрасться подобное подозрение? Да я просто имел в виду, что острие моей шпаги могло наткнуться на ваши часы или на какую-нибудь безделушку вроде талисмана или амулета, какие часто носят при себе молодые люди, и даже я, хотя уже и не молод, по-ребячески ношу.

— Да, на этот раз д’Эскоман прав, — сказал шевалье де Монгла, — и позволительно искать объяснение такому странному случаю. Послушайте, что я вам расскажу: я лично видел — это было в тысяча восемьсот четырнадцатом году, — как о топаз, вправленный в мой брелок, сломалась шпага офицера драгунов узурпатора, и, не случись этого, она пропорола бы мне живот. Обломок остался в оправе брелока, и, клянусь честью, поскольку моему противнику не пришло в голову запастись такими же латами, я ответил прямым ударом…

Краска, покрывшая щеки г-на де Монгла, завершила фразу: он вспомнил, хотя и несколько поздно, что ему также предстояла дуэль и что рассказ о его подвигах был сейчас весьма неуместен.

— Я полагаю, вы правы, господин маркиз, — сказал Луи де Фонтаньё, который, в то время как шевалье де Монгла предавался воспоминаниям о своих подвигах, ощупывал карман жилета.

— Убедитесь в этом сами, прошу вас.

Молодой человек обшарил свои карманы, и маленький кошелек, который принадлежал даме, остановленной им накануне, — кошелек, о котором он совершенно забыл, по крайней мере на время, — выскользнул из его пальцев, влажных от крови, и упал на траву.

Господин де Монгла подобрал его, вынул луидор из тонкой ткани, забрызганной в нескольких местах кровью, и внимательно осмотрел его.

— Тот же случай, что и с моим топазом! — торжествующе воскликнул он. — Посмотрите-ка, маркиз: золото, несмотря на его твердость, в одном месте повреждено. Тут вполне уместно повторить слова человека, тем более заслуживающего право считаться остроумным, что остроумие сегодня уже не в моде: "Молодой человек, вы удачно поместили деньги!"

И шевалье передал кошелек и монету г-ну д’Эскоману.

Наблюдая, как маркиз рассматривает их с не меньшим интересом, чем это делал шевалье де Монгла, Луи де Фонтаньё то краснел, то бледнел. Он боялся, как бы г-н д’Эскоман не узнал предмет, принадлежавший, по его мнению, любовнице маркиза.

Желая поэтому предупредить опасность, он произнес:

— Случай тем более удивителен, что этот кошелек мне не принадлежит.

— В самом деле?

— Черт возьми! — воскликнул шевалье. — Такое часто бывает; конечно, эта вещица была связана не для рыцаря; это какой-то подарок на память о платонической любви.

— Вы ошибаетесь, сударь, — сказал Луи, — эго даже и не подарок: я нашел этот кошелек вчера на проезжей дороге.

— В таком случае, — заметил шевалье, — нужно отыскать его владельца или владелицу и на коленях умолять его или ее уступить вам этот талисман, который отныне вы должны носить на шее, словно это "Agnus Dei"[6].

— Черт побери! Вы правы, Монгла, — произнес г-н д’Эскоман, продолжая вертеть в руках кошелек, — я провожу господина де Фонтаньё к его владелице и, если понадобится, присоединю к его мольбам свои.

— Вы, маркиз?

— Да, я.

Затем, обернувшись к Луи, маркиз спросил:

— Не на берегах ли реки Луар нашли вы эту принесшую вам счастье безделушку, сударь?

— Да, кажется, там, — пробормотал Луи.

— Вы увидите, — заговорил шевалье, не в силах сдержать свое желание позлить маркиза, — вы увидите, что это прекрасная Маргарита, развеивая свою грусть, всем нам известную, прогуливалась под сенью дерев, столь милой для чувствительных душ, и потеряла свой кошелек со всем его содержимым. Осторожно, маркиз! Вам что-то сегодня не везет, и вы несколько опрометчиво забываете заповедь Писания: "Тот, кто ищет опасности, от нее и погибает".

— Господин де Монгла, — с улыбкой отвечал маркиз, — я в самом деле знаком с хозяйкой этого кошелька; однако, если уж я оказал честь протянуть кому-нибудь руку и назвать своим другом, то, вопреки Писанию и вашим неблагоприятным предсказаниям, все, чем я владею, — к его услугам.

— О! Только то, что находится не дальше порога известной мне комнаты, — промолвил шевалье.

— Вы ошибаетесь, сударь, — возразил маркиз, которого шевалье прижал к стене, — и, чтобы доказать это, я приглашаю вас вместе с господином Луи де Фонтаньё отужинать сегодня вечером у Маргариты Жели.

При этих словах г-н д’Эскоман снова подан своему противнику руку.

Разговор принял столь затруднительный для Луи де Фонтаньё оборот, что, желая сохранить самообладание, он подошел к молодому хирургу, приведенному господами де Мороем и д’Апремоном, и показал ему свою рану.

Ученик Эскулапа объявил, что это безобидная царапина, и наложил на рану легкую повязку.

Господам де Гискару и де Монгла также предстояло сегодня драться, и они, предполагая, что кто-нибудь из первых дуэлянтов может погибнуть или будет серьезно ранен, пригласили на роль секундантов двух своих приятелей, и те, уже предупрежденные об исходе первой дуэли, приближались к месту поединка.

Господин д’Эскоман неоднократно и настоятельно убеждал шевалье примириться с г-ном де Гискаром, да и тот прекрасно сознавал, что этот поединок поставит его в смешное положение, и не желал ничего лучшего, как полюбовно договориться со старым дворянином. Но все усилия г-на д’Эскомана оказались напрасны из-за упрямства шевалье, и маркиз уехал, увозя с собой Луи де Фонтаньё, которого он вынудил занять место в своей карете.

Когда экипаж, въезжая в город, миновал окраину предместья, Луи де Фонтаньё заметил за полуразвалившейся стеной какого-то сада женщину, лицо и фигура которой привлекли его внимание; он быстро высунул голову из окна и узнал пожилую даму, накануне вечером советовавшую ему не щадить маркиза.

Казалось, она поджидала этот экипаж, потому что при его приближении поспешно нагнулась вперед, вглядываясь внутрь кареты, и, когда она увидела Луи де Фонтаньё сидящим рядом с маркизом, ее лицо выразило гнев и презрение.

Затем женщина скрылась за стеной.

Господин д’Эскоман, заслоненный Луи де Фонтаньё, не заметил Сюзанны Мотте, и молодой человек решил скрыть от маркиза свое изумление, вызванное странным поведением этой женщины.

Луи де Фонтаньё полагал, что г-н д’Эскоман отвезет его домой; поэтому он очень удивился, когда экипаж остановился перед высокой стеной одного из самых старинных особняков города. Услышав скрип отворяющихся массивных ворот, он обратился к г-ну д’Эскоману:

— Куда же вы меня привезли, господин маркиз?

— Туда, где я могу выполнить данное вам обещание.

— О каком обещании вы говорите?

— Неблагодарный, неужели вы уже забыли о маленьком кошельке?

— Конечно, нет.

— Разве я не должен вас представить той особе, которой он принадлежит?

— Как! Разве мадемуазель Жели живет в этом доме?

— Ах! Боже мой! Да кто говорит вам о мадемуазель Жели? Вы что, сговорились с шевалье? Мы приехали, выходите.

И маркиз, подавая пример Луи де Фонтаньё, проворно выпрыгнул из экипажа.

Ввергнутый в неизвестность и терзаемый беспокойством об исходе этого приключения, Луи де Фонтаньё без всяких возражений последовал за маркизом.