Луи де Фонтаньё, со своей стороны, тоже задрожал, но от радости: его противники подставили ему фланг под удар, и он с гордостью ощущал свою неспособность сказать врагу то, что сейчас наговорили д’Эскоман и Жорж де Гискар другу.

— Сударь, — произнес он, приблизившись к шевалье де Монгла, — позвольте мне предоставить в ваше распоряжение мой кошелек; к сожалению, он довольно тощий, но, возможно, доставит вам несколько приятных дней.

Шевалье поспешно взял протянутый ему бумажник и поблагодарил молодого человека лишь только взглядом, поскольку по своим старым дворянским понятиям находил этот поступок вполне естественным.

Он раскрыл бумажник: там оказался один банковский билет в тысячу франков, другой — в пятьсот и несколько луидоров.

Он достал билет в тысячу франков и четыре луидора и отдал их г-ну де Гискару.

Затем он сказал ему, опуская бумажник в свой карман:

— Сначала мы вдвоем сведем наши счеты, любезнейший сударь.

— Разумеется! Вы доставите мне тем самым огромное удовольствие, шевалье, и не буду скрывать от вас, что если вы впредь добавите к вашим привычкам рвение, которое было сегодня проявлено вами в уплате долга, то вы только выиграете от этого.

— Я был вам должен тысячу восемьдесят франков; вы их получили, не правда ли?

— Да, конечно, — отвечал Жорж де Гискар.

— Итак, я не должен вам больше ничего, кроме хорошего удара шпаги, и завтра вы получите его.

— Вы так думаете?

— Я это утверждаю; отныне, чтобы угодить вам, я буду по-деловому точен.

— Тысячу восемьдесят франков я получил; но, что касается удара шпаги, шевалье, постараюсь дать вам сдачи.

Затем маркиз д’Эскоман и г-н де Гискар раскланялись и удалились.

Оставшись наедине с Луи де Фонтаньё, г-н де Монгла подошел к нему и протянул руку:

— Ну, молодой человек, теперь, когда мы остались одни, не будет ли вам угодно принести мне свои извинения?

— Извинения? — с негодованием воскликнул молодой человек. — Извинения? Никогда!

— Черт возьми! — покачал головой шевалье де Монгла. — Ведь правду говорят, что нет больше совершенных людей. Вы только что проявили себя как истинный французский рыцарь, встали на уровень дворянского благородства ваших предков, и вот вы сами же портите ваш прекрасный поступок, желая вынудить старого бедолагу, который, приняв от вас деньги, не может теперь обнажить против вас своей шпаги или первым заговорить о сожалениях и прочих пошлостях этого рода, хотя в ваших устах эти слова были бы безупречно достойными, а в моих — совершенно неуместными… Увы! Революция погубила и этого тоже!

— Вы не поняли меня, сударь, — сказал Луи де Фонтаньё. — Я вызвался быть вашим кредитором только потому, что не желаю, чтобы несчастный денежный вопрос, поднятый господином д’Эскоманом, стал препятствием к нашему поединку.

— Если же я принял ваше предложение, сударь, — отвечал ему шевалье, — то потому, что отказываюсь считать вас своим врагом. В былые времена, несмотря на оказанную вами услугу, мы бы могли сохранить наши взаимные позиции. Черт возьми! Да разве дворянин, готовящийся сразиться с приятелем, стал бы когда-нибудь вспоминать о своем кошельке! Но времена изменились, и сегодня, если бы я убил вас на дуэли, непременно стали бы говорить, что я таким образом рассчитывал не отдавать вам долг. Не отрицайте вашего первого душевного побуждения, молодой человек; нет ничего постыдного в том, чтобы склониться перед сединами; а ведь я уже сед, черт побери! И мне уже приходилось самому удостоверяться в этом!

Луи де Фонтаньё оставался в нерешительности, не зная, что и подумать о поведении г-на де Монгла. В обществе смешные стороны людей узнаются так же быстро, как и их имена. До сих пор шевалье де Монгла представлялся вновь прибывшему в Шатодён этаким храбрившимся стариком из бывших, осмеянным за бахвальство и чуть ли не презираемым за пороки. Увидев же жалкое положение этого бедного старика, Луи де Фонтаньё проникся сочувствием к нему и ощутил гнев против тех, кто издевался над его бедой и его пристрастиями. Откровенная и уверенная речь, открытое лицо г-на де Монгла обратили это сочувствие в приязнь. Он взял руку, протянутую ему шевалье, и от всего сердца выразил сожаление, что не оказал должного уважения летам своего собеседника.

— Хорошо! Хорошо! — произнес шевалье. — Я понимаю, мне не следует быть слишком взыскательным. Завтра, может быть, наши отношения улучшатся, а еще через несколько дней… Бог мой! Кто знает, возможно, мы станем друзьями. И в ожидании того, что ваше уважение и моя признательность дадут мне на то право, располагайте мною, молодой человек, если я только смогу быть вам чем-то полезен. Да, конечно! Мне не забыть, что я первым стал зачинщиком нашей ссоры, и теперь я хотел бы исправить свою вину какой-нибудь услугой.

— Благодарю, тысячу раз благодарю вас, господин шевалье, и, чтобы доказать вам, как я ценю вашу доброжелательность, воспользуюсь вашими услугами. Я прошу вас объяснить мне, почему господин д’Эскоман столь враждебно настроен ко мне, ведь причину его враждебности нельзя разумным образом приписать вопросам политики.

Шевалье улыбнулся.

— Знаете ли вы его любовницу? — спросил он.

— Нет, не знаю.

— Маргариту Жели?

— Не слышал даже этого имени.

— Тем хуже, молодой человек, тем хуже!

— Почему же?

— Да потому, что если уж всегда полезно знать любовниц наших друзей, то тем более важно знать любовниц тех, кто желает нам зла.

— И как же это может послужить в нашем случае?

— Минуточку! Господин маркиз д’Эскоман не отказал бы себе в удовольствии всадить в вашу грудь свою шпагу, ведь вы, сами того не ведая, задели его самолюбие, поскольку красотка Маргарита Жели, его любовница, вот уже целую неделю не перестает расхваливать ему вашу внешность, которую, похоже, она находит весьма привлекательной.

Луи де Фонтаньё, ошеломленный подобной новостью, задумался; утренние события, представились ему совсем в ином свете.

Помолчав немного, он сказал:

— Прошу еще одну услугу, господин шевалье. Она что, в самом деле красавица, эта Маргарита Жели?

— Фи! — произнес г-н де Монгла. — Красавица! Впрочем, это дело вкуса. Но красавица она или уродина, я лично отвечаю за одно…

— За что же?

— Да за то, что, будь я на вашем месте и в вашем возрасте, мне потребовалось бы не более суток, чтобы довести господина маркиза д’Эскомана до бешенства, и отнюдь не выдумками глупышки… Ну вот, — прибавил он, как бы обращаясь к самому себе, — старик опять берется за свое! А ведь я только недавно поклялся сам себе отречься от Сатаны, от его искушений и его делишек.

И, повернувшись на каблуках, с изяществом, в котором за целое льё ощущались светские манеры XVIII века, шевалье де Монгла вышел прямой походкой, ступая носками туфель врозь и пощелкивая пальцами рук.

Луи де Фонтаньё возвратился в супрефектуру.

Поскольку шел он не торопясь, то оказалось, что новость о столь важном событии, как его дуэль, дошла туда раньше, чем он сам, вследствие того чуда распространения слухов, что зачастую бытует в маленьких городках.

Господин де Морой был уже предупрежден и поджидал кузена.

Он уже вызвался вместе с одним из своих друзей встретиться с секундантами г-на д’Эскомана и договориться с ними об условиях поединка.

Избавившись от этих хлопот, Луи де Фонтаньё целиком погрузился в свои тревоги.

А они были немалые.

Не то чтобы Провидение обделило нашего молодого человека мужеством, но, как бы мы ни были храбры, накануне первой дуэли вполне простительно чувствовать себя несколько взволнованным и думать про себя: "Сегодня я еще ступаю по земле, а завтра, вероятно, уже буду лежать в ней".

С такими мыслями Луи де Фонтаньё вышел из города и, не зная, где развеять свою грусть, без цели зашагал прямо по дороге.

Когда идешь прямо по дороге, всегда куда-нибудь выходишь. Луи де Фонтаньё вышел на берег реки Луар.