Вот уже около двух часов шевалье де ла Гравери и его сотоварищ прочесывали во всех направлениях Госпитальный бульвар, его аллеи и боковые дорожки, но все еще не напали на след того, кого пришли сюда искать.

Уже более десяти раз честный Пьер Марто, желавший заработать свои деньги, говорил бедному шевалье, показывая на какую-нибудь собаку, которая внешне походила на Блека:

— Посмотрите, сударь, вот там, не ваш ли это Дюмениль?

И уже более десяти раз шевалье отвечал, тяжело вздыхая:

— Увы! Нет, это не он.

Как вдруг наш герой издал радостный вопль.

На углу улицы Иври, напротив которой он стоял, шевалье заметил человека, державшего на поводке двух собак, и одной из них был Блек.

Человек беседовал с каким-то господином, который, казалось, с живейшим интересом рассматривал спаниеля.

— Вот он! Он там! — закричал г-н де ла Гравери. — Смотрите, он меня узнал, он повернул голову в мою сторону. — Блек! Блек! Ах, мой бедный Дюмениль, как я рад вновь увидеть тебя в моем нынешнем положении!

Господин де ла Гравери намеревался пересечь мостовую, но в этот миг барышники пустили рысью не одну, а сразу десяток лошадей: невозможно было миновать бульвар, не подвергая себя риску быть раздавленным, и честный Пьер Марте (у него не было таких причин для волнения, как у шевалье), к счастью сохранив все свое хладнокровие, весьма кстати удержал его от опрометчивого поступка.

Но за это время господин, достав кошелек из кармана, заплатил торговцу и, получив из его рук поводок с привязанным к нему Влеком, собрался уходить.

Шевалье де ла Гравери, удерживаемый, как мы видели, на месте Пьером Марте, наблюдал все это, крича:

— Остановитесь! Остановитесь! Это собака моя!

Но звук его голоса терялся среди рева барышников, щелканья бичей и цоканья подков по камням.

Наконец дорога освободилась. Пьер Марте отпустил полу сюртука шевалье, немедленно устремившегося вслед за покупателем.

— Сударь! Сударь! — кричал шевалье, семеня позади него. — Собака, которую вы только что купили, принадлежит мне!

Господин, вначале не обращавший ни малейшего внимания на крики шевалье, в конце концов понял, что эти призывы обращены к нему, и, хотя, казалось, ему не терпелось увести Блека, он все же обернулся.

— Что такое? Будьте добры, повторите, что вы сказали?

— Я говорю, сударь, — задыхаясь, повторил шевалье, — что вы уводите с собой мою собаку.

— Вы ошибаетесь, сударь, — ответил покупатель, — животное у меня на поводке принадлежит мне по двум причинам, но и одной из них хватит, чтобы признать его моей законной собственностью: я ее вырастил, я никогда ее не продавал и, однако, только что ее вновь приобрел.

— Прошу простить меня за то, что я вмешиваюсь, — сказал Пьер Марте учтиво, но в то же время твердо, — однако я должен сказать, что животное принадлежит этому господину; я свидетель того, что эту собаку украли у него в пятницу, и доказательством этому служит то, что вот уже два дня, как я ее разыскиваю.

— Смотрите, сударь, смотрите, он меня узнал! — закричал шевалье, обхватив голову Блека руками и целуя его в лоб.

— К несчастью, сударь, — холодно, но решительно ответил покупатель, — это доказывает только одно: эта собака какое-то время принадлежала вам после того, как ее украли у меня; сомневаюсь, что вы могли бы клятвенно утверждать, будто эта собака живет у вас более двух лет, а ведь в настоящее время ей уже точно стукнуло восемь лет.

— Сударь, — сказал шевалье, который, вспомнив рассказ Терезы, почувствовал некоторое смятение ума, — сударь, назначьте вашу цену, и я заплачу любую сумму, названную вами.

— Никакая цена не сможет вести меня в искушение, сударь; слава Богу, я достаточно богат, чтобы не быть вынужденным продавать своих собак; кроме того, для меня этот пес бесценен: у меня с ним связаны слишком дорогие и любезные моему сердцу воспоминания; уверяю вас, что с тех пор как двенадцать или пятнадцать месяцев назад я потерял его в Булонском лесу, редкий день я не вспоминал о нем. Я его отыскал, и я его оставлю у себя.

— Оставите Блека, сударь? Но это невозможно, — закричал шевалье, страшно разгорячившись. — Сударь, это моя собака. Если потребуется, я не пощажу себя ради того, чтобы она вернулась ко мне.

— Сударь, — ответил покупатель, нахмурив брови, — хотя я и испытываю некоторую жалость к тому, что полагаю своим долгом рассматривать у вас как приступ безумия, вынужден вам сказать, что вы мне надоели!

— О! Надоел я вам или нет, сударь, — подхватил шевалье, к которому постепенно возвращалось его вчерашнее воинственное настроение, — но завтра я дерусь на дуэли, и раз уж на то пошло, то клянусь, не остановлюсь даже перед вторым поединком. Я требую мою собаку.

Произнося это, шевалье решительно повысил голос.

— О! Давайте не будем кричать, сударь, — очень спокойно сказал незнакомец. — Посмотрите, вокруг нас уже собираются люди, а человеку в вашем возрасте не подобает выставлять себя так на всеобщее обозрение. Вот моя визитка; через час я буду у себя. Надеюсь, вы сумеете вернуть себе хоть немного хладнокровия; я буду вас ждать, чтобы уладить дело так, как вы сочтете это уместным.

— Отлично, сударь, через час!

Незнакомец холодно попрощался с шевалье и удалился, уводя с собой Блека, который в этом споре о хозяине, вне всякого сомнения, не признавал права первой очередности и следовал за незнакомцем, буквально заставляя тащить себя на поводке; при этом он бросал на шевалье де ла Гравери взгляды, разрывавшие тому сердце.

Наконец, когда шевалье потерял из виду Блека и того, кто его уводил, он взглянул на визитку, которую держал в руке, и прочел на ней следующее имя и адрес:

"Ж. Б. Шалье, негоциант, улица Трех Братьев, № 22".

"Где, черт возьми, я встречал эту фамилию? — спросил себя шевалье, направляясь к стоянке наемных экипажей. — В моей бедной голове так перемешалось все случившееся, что я серьезно опасаюсь потерять когда-нибудь память от всего этого. Все равно, хотя это собачье утро и доставило мне немало огорчений, но ни одно из них не сравнилось бы с тем горем, которое причинила бы мне ее утрата… Ах, все это довольно зловещее предзнаменование для завтрашнего дня".

Как раз в это время показался пустой экипаж; шевалье сделал знак кучеру, и тот остановился.

Пьер Марто учтиво открыл дверцу.

— А! Друг мой, — сказал шевалье, — верно, я и забыл о тебе. Человек действительно неблагодарное животное!

И, вытащив из кармана три или четыре луидора, он хотел дать их этому достойному человеку.

Но тот покачал головой.

— Этого недостаточно? — спросил шевалье. — Приходи в гостиницу, друг мой, я дам тебе еще.

— О! Сударь, я не это имел в виду.

— Но что же тогда?

— Я хотел сказать, что могу вам еще пригодиться, хотя бы для того, чтобы подтвердить перед кем следует, что собака действительно принадлежит вам и что вы держали ее на поводке, когда ее у вас украли на бульваре Итальянцев.

— Что ж, хорошо, идем! Честный человек всегда пригодится, и если ты мне не потребуешься для этого, то послужишь для другого. Но куда ты садишься?

— Рядом с кучером, черт возьми!

— Хорошо, садись рядом с кучером, мой друг.

Затем шевалье, словно стараясь распалить себя, обратился к самому себе:

"Да, да, да, пусть мне придется драться с этим Шалье на пистолетах в упор, с завязанными глазами, но я все равно верну себе Блека!.. И ты ведь не покинешь меня, не так ли, мой бедный Дюмениль, в обстоятельствах, когда я ради тебя буду рисковать своей жизнью?.."

Пьер Марто закрыл дверцу и сел рядом с кучером.

— Куда поедем, хозяин? — спросил тот.

— На улицу Трех Братьев, номер двадцать два, — ответил шевалье.

Фиакр тронулся с места.

Шевалье прибыл на улицу Трех Братьев, охваченный самыми мрачными мыслями.