— О ней, о ней, о ней!

— О ком же?

— О госпоже маркизе д’Эскоман! Ах! Так ты остался верен ей? Так твое постоянство все еще продолжается? Боже мой! Боже мой! Ты отомстил мне так, как я и не ожидала.

— Бог отомстил вам? Отомстил вам за госпожу д’Эскоман? Да какая же связь может быть между ней и…

— Вы хотите сказать между ней и мною? Между знатной дамой и падшей женщиной? Вы это хотите сказать? Только, по правде говоря, я не очень-то знаю, к кому в данную минуту больше подходит это слово: ко мне или к ней. О! Как же несправедлив мир и как терпелив Господь! Ты бедна и в свои шестнадцать лет носишь лохмотья, к которым вы все не прикоснетесь даже кончиком ваших перчаток; и вот какой-то мужчина раскладывает перед тобой драгоценности и шали, рассыпается перед тобой в цветистых речах, позлащенных, как эти шали и драгоценности… Ты уступаешь, ты отдаешь свое тело; ты отдала бы его за кусок хлеба, а продаешь за золото, и вот ты уже падшая женщина!.. Эта же, напротив, рождена богатой, знатной, красивой; и те, что созданы из той же плоти и кости, красивее, быть может, чем она, уступают ей дорогу и смотрят на нее скорее с восхищением, чем с завистью; все то, чего можно захотеть, все то, чего можно пожелать, все то, о чем можно мечтать, Бог постарался ей дать; она все получила от него даром, что все же несколько лучше, чем получать такое за деньги мужчины; и вот, имея все, она начинает завидовать позору падшей женщины, но разве подобный позор, марающий честь той, не пятнает ее?..

— Замолчите, Маргарита! Ни слова более! Не произносите более имя всеми уважаемой женщины, иначе я не отвечаю за свои поступки.

— Да, я знаю, ты готов меня ударить, избить за нее. Ах! Тебе вполне понятно, что это ее ты любишь… Хорошо, я замолчу; но все, что я выскажу тебе, будет говорить за меня, и, если ты бросаешь меня ради нее, то непременно увидишь, что всего лишь сменил одну распутную женщину на другую.

— Маргарита! — воскликнул Луи де Фонтаньё, схватив ее за горло, словно намеревался задушить. — Маргарита! Я убью тебя, если ты мне солгала.

— Пойдем же! — отвечала Маргарита. — Пойдем!

И она увлекла Луи де Фонтаньё на лестницу и стала подниматься по ней с лихорадочной поспешностью.

Все три двери на верхнем этаже были заперты.

Маргарита указала на одну из комнат, где жили подмастерья шляпника.

— Здесь и находится будуар госпожи маркизы д’Эско-ман, — громким голосом произнесла Маргарита, — здесь она и назначает свои любовные свидания.

— Свидания? Кому, великий Боже? — воскликнул молодой человек, уязвленный в самое сердце демоном ревности.

— Кому? Вот и спросишь у нее сам; должно быть, какому-то скромному мастеровому. Пока гризетка водится с дворянами, маркиза услаждается с мужланом; хорошо понятое равенство, не правда ли? Отвечай же, кто ты там: виконт, граф, барон? Я и не знаю уже, кто ты такой!

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул Луи де Фонтаньё, закрывая лицо руками. — Мне кажется, что я в свою очередь схожу с ума!

И судорожно сжатыми пальцами он попытался открыть дверь, но она не поддавалась.

Между тем шум, поднятый Маргаритой, был услышан; все обитатели нижнего этажа уже поднимались по лестнице; из своей каморки вышла матушка Бригитта с внуком, и они изо всех сил старались помешать молодому человеку взломать дверь.

Маргарита поняла, что несколько секунд промедления сорвут задуманное ею мщение; она боялась, что ее любовник не поверит ее словам. Она столь грубо оттолкнула матушку Бригитту, что та упала навзничь, с той же силой она отстранила Луи де Фонтаньё, так что он перестал загораживать собою дверь, и одним ударом ноги выбила ее.

И тогда Луи де Фонтаньё увидел в узкой мансарде двух женщин; одна из них храбро выступила навстречу нападающим, и он узнал в ней Сюзанну Мотте; другая закрыла свое лицо руками, но по ее фигуре, по шелковистым белокурым локонам, выбившимся из-под шляпки, а заодно и по участившимся биениям своего собственного сердца Луи де Фонтаньё догадался, что это была Эмма.

Но Маргарита ошиблась в одном: в комнате не было и следа мужчины.

Более того, кровать, стоявшая в комнате, была отодвинута; на месте, где она прежде стояла, был разобран настил из плит, а перекрытие было освобождено от всей дранки и устилавших его кусков гипса, чтобы сделать как можно тоньше потолок, отделявший мансарду от комнаты, которая располагалась в нижнем этаже.

А комната эта как раз принадлежала Маргарите.

Обозрев все это и осознав, ради чего была проделана такая работа, Маргарита из просто бледной, какой она была до этого, стала мертвенно-бледной.

Именно Эмму и Сюзанну, которые затаились в убогой мансарде, смежной с каморкой матушки Бригитты, хотела показать Маргарита Луи де Фонтаньё.

Нам остается теперь объяснить, каким образом обе они попали туда.

Когда, как мы уже рассказывали, Эмма, для того чтобы утвердиться в своих сомнениях и усилить угрызения своей совести, воскресила в памяти воспоминания о бывшей любовнице своего мужа, сделав из них преграду для себя самой, Сюзанна приняла решение разрушить это препятствие.

Позднее гувернантка приводила себе превосходные доводы, чтобы оправдать странную роль, какую она играла в этих важнейших обстоятельствах своей жизни; но мы должны во имя правды заявить, что, решившись действовать таким образом, она не позволила себе более никаких сомнений. Она сгорела бы от стыда, если бы колебалась хоть одно мгновение. Тут для нее был вопрос жизни или смерти, и перед лицом него всякое возражение становилось преступлением против материнской любви. Выживет ли Эмма? Или болезнь, под гнетом которой изнемогала молодая женщина, доведет свое дело до конца? Вот какая задача, не позволявшая даже рассуждать, стояла перед гувернанткой; и фанатичная преданность Сюзанны к своей воспитаннице не давала ей возможности колебаться с решением. Религиозные убеждения старой кормилицы, убеждения, надо сказать, искренние, были заглушены той единственной мыслью, которая овладела ее сознанием. Непомерная горячность в любви может быть божественным проклятием; тем, кому дано ее испытывать, всегда полагают, что они ощущают в своей душе дыхание Господа, и воображают, что они подчиняются только ему; отсюда и некоторые преступления, едва ли не приближающиеся к добродетели.

Все замыслы, которые Сюзанна сразу же стала вынашивать для осуществления своего плана, носили на себе следы необузданности ее рассудка. Она думала лишь о том, чтобы отыскать Маргариту, предложить ей приманку в виде значительной суммы денег, взятой из своих собственных сбережений, и склонить ее уехать из Шатодёна. Сюзанне казалось, что, как только у нее будут развязаны руки, она сможет дать волю своим уловкам, и, вне всякого сомнения, Луи де Фонтаньё вернется к г-же д’Эскоман, которая никогда ничего не узнает о многочисленных ухищрениях, предпринятых ее гувернанткой, и будет считать себя обязанной только Провидению.

Проведя рекогносцировку перед тем как выдвинуть свои батареи на линию огня, Сюзанна обнаружила, что задача ее гораздо легче, чем она предполагала вначале. Выяснив, что молодой человек относится более чем холодно к той, которая считалась его любовницей, Сюзанна с чисто женской логикой пришла к предположению, что он никогда и не переставал любить ту, о любви к которой она слышала от него столь пылкое признание.

При этой мысли Сюзанна подпрыгнула от радости и надежды. Начиная с этой минуты она сосредоточила помыслы на том, чтобы удостовериться в своих догадках.

С упорством сыщика кормилица выслеживала Луи де Фонтаньё, целыми днями ходила по его пятам, наблюдала, как молодой человек с грустью останавливается на берегу реки Луар, в том месте, где, как ей было известно, он встречался с г-жой д’Эскоман; она замечала, как он бесцельно бродит вокруг их дома, и из всего увиденного смогла заключить, что он совсем не похож на счастливого любовника.