Гувернантка изобразила картину (и на этот раз в ней не было заметных преувеличений) тех обольщений, каким, как она слышала, противостоял молодой человек в течение нескольких дней, посвященных ею наблюдению за ним. Мозги гувернантки должны были быть более тонко устроенными, чтобы она могла явить перед своей хозяйкой столь же откровенные картины, какими оказались те, что она изобразила с единственным намерением — доказать ей, сколь мало ценит Луи де Фонтаньё свою искусительницу.

Случайность, а вернее всего женская натура, помогла Сюзанне. Своими рассказами гувернантка пробудила в Эмме чувства, неведомые ей до тех пор, сердечный жар, который не заставляли ее испытывать многочисленные измены г-на д’Эскомана. Описание неистовых ласк Маргариты разжигали в ней одновременно чувственность и ревность. Нежная Эмма ощущала, как жало ненависти вошло в ее душу; молодая женщина, целомудренное сердце которой раньше с отвращением воспринимало такого рода безобразия, теперь порицало их только из зависти.

Физическое состояние г-жи д’Эскоман снова ухудшилось; она совсем лишилась сна; кошмары, заполнявшие ее сновидения, настолько пугали ее, что она уже не осмеливалась закрывать глаза; бессонница обернулась быстрым упадком сил.

Однажды ночью Эмма, сломленная одолевавшей ее усталостью, уснула, но вдруг пробудилась с громким криком.

Сюзанна тотчас прибежала к ней и обнаружила маркизу задыхающейся; глаза ее блуждали, а лицо горело то ли от лихорадки, то ли от волнения.

— Я хочу все увидеть сама! — кричала г-жа д’Эскоман резким и дрожащим голосом. — Я хочу увидеть все своими глазами; и если ты, Сюзанна, обманула меня, что ж, я умру без всякого сожаления; если же он действительно любит меня, то нет, нет! Я не хочу умирать, пока не услышу от него признания в любви и сама не отвечу ему: "И я тоже люблю тебя!"

— Ты не умрешь, дитя мое! — отвечала кормилица вне себя от радости: она подумала, что беды Эммы наконец-то приближаются к концу.

С самого утра гувернантка отправилась к матушке Бригитте, дрожа от мысли, что какая-нибудь помеха может расстроить ее замысел. Она внушила старушке, будто родственница Луи де Фонтаньё желает дать себе отчет в том, что происходит между Маргаритой и молодым человеком, обманывающим свое семейство пустыми обещаниями разорвать эту связь.

Значительная денежная сумма, врученная ею матушке Бригитте, подкрепила ее преданность и умение молчать, и старуха даже великодушно вызвалась постоять на страже, пока Сюзанна и Никола будут расширять отверстие для подслушивания.

Сюзанна лишь напевала вполголоса, раздирая себе в кровь пальцы и ломая ногти о кирпичи и затверделую штукатурку; она выполняла эту работу с таким рвением, что готова была бы разобрать и весь дом.

Между женщинами было условлено, что Сюзанна придет к матушке Бригитте в три часа в сопровождении той самой родственницы молодого человека. Никола должен был уже за полчаса до этого стоять у дверей дома. Ему следовало предупредить условным знаком обеих дам, если там появится какая-нибудь опасность, препятствующая тому, чтобы они отважились подняться по лестнице.

Нетерпение, с утра мучившее Эмму, сделало все эти предосторожности бесполезными.

Когда она с Сюзанной подошла к дому, Никола не было на посту; зато Маргарита стояла за окном, прячась за приоткрытые ставни.

Она обратила внимание на двух женщин, вошедших в проход к дому; походка одной из них поразила ее; Маргарита осторожно приоткрыла дверь и, несмотря на густую вуаль, скрывавшую лицо г-жи д’Эскоман, безошибочно узнала ее.

Репутация Эммы была настолько выше всяких подозрений, что Маргарита, вопреки своей заведомой и открыто проявляемой недоброжелательности к ней, предположила сначала — как это сделал Луи де Фонтаньё, когда он встретился на лестнице с Сюзанной, — что маркиза поднималась наверх к матушке Бригитте с целью оказать ей милосердие.

Она подождала немного, но так и не увидела, что обе посетительницы спустились вниз.

И тогда дурная мысль промелькнула в голове Маргариты: может быть, г-жа д’Эскоман только внешне добродетельна; может быть, под видимостью строгих нравов у нее скрывается такая же развращенность, как и у всех прочих.

Это было общее мнение девиц одного с Маргаритой положения в обществе о светских дамах, которые, по их мнению, сохраняют свою репутацию только посредством лицемерия.

Внезапно во время философских размышлений, которые Маргарита позволила себе по этому поводу, с третьего этажа до нее донесся шепот; затем скрипнула отворяющаяся дверь в комнату мастерового, наконец послышались приглушенные шаги и более отчетливый стук женских каблуков.

Подозрения Маргариты начинали оправдываться; без всякого сомнения, благородная маркиза посещала в этом доме любовника, и этот любовник занимал на общественной лестнице скромное положение подмастерья шляпника.

Правда, в Шатодёне не было более красивого подмастерья шляпника.

Маргарита, опытная в делах такого рода, знала, что для уверенности нужны не подозрения, а достоверные факты.

И она поднялась к матушке Бригитте, чтобы найти в ее комнате то, чего ей недоставало, — эти достоверные факты.

Старуха оказала ей точно такой же прием, какой дней за двенадцать до этого получил Луи де Фонтаньё.

Однако Никола внес в обстановку кое-какие незначительные изменения.

Вместо того чтобы ворошить свои волосы пятерней, он с остервенением тер глаза тыльной стороной ладони и пользовался каждой минутой, когда бабушка отворачивалась от него, но на этот раз не для того, чтобы утащить из горшка кусок баранины, а чтобы ударить башмаком огромного черного кота, своего личного врага.

Так же как Луи де Фонтаньё не нашел там следов Сюзанны, Маргарита не обнаружила в комнате матушки Бригитты следов двух дам; однако вывод она сделала совершенно иной.

Она подумала, что скромность, какую великодушные сердца привносят в дела милосердия, никогда не доходит до того, чтобы целыми часами прятаться в комнате мастерового.

В отсутствии логики Маргариту упрекать не приходилось.

Спускаясь к себе, она бросила взгляд на соседнюю мансарду и заметила, что ключ находился в замочной скважине изнутри; вернувшись домой, она посмеялась наедине с собой и дала себе слово поклониться дамам, когда они решатся покинуть гнездышко, где прелестная Эмма предавалась любовным утехам.

Однако восторгом и веселостью ее переполняло в особенности то, что она рассчитывала извлечь из этого открытия пользу в отношении Луи де Фонтаньё.

Мы уже увидели, насколько оправдались радостные надежды молодой женщины и как ей удалось застигнуть врасплох г-жу д’Эскоман, но лишь в обществе Сюзанны.

Ни одно слово из разговора молодого человека с его любовницей не ускользнуло от маркизы.

Жесткость и суровость, с какими Луи де Фонтаньё разговаривал с Маргаритой и вел себя с ней, возвысили его в глазах Эммы больше, чем все похвалы, какими награждала его Сюзанна.

Для ревнивого сердца жалость — преступление, которое нельзя простить, ибо оно ее не испытывает; маркиза судила о любви того, кого она любила, по его неумолимости и нашла его достойным ее чувств; однако она спрашивала себя с некоторым страхом, как ей удастся заместить пылкую и страстную Маргариту.

Сцена, столь внезапно завершившая разговор Луи де Фонтаньё с Маргаритой Жели, стала для маркизы, погруженной в размышления, полной неожиданностью.

Сюзанна, благодаря своему удивительному слуху не упустившая ничего из того, что происходило внизу, решила, когда она поняла намерение Маргариты, увести свою хозяйку и спрятаться с ней в комнате у матушки Бригитты; но в эту минуту Эмма услышала свое имя, произнесенное Маргаритой, и, оцепеневшая от страха, повергнутая в ужас выражениями, которые та использовала, говоря о ней, упала бездыханной на единственный стул, стоявший в мансарде, и была уже не в силах сделать ни одного движения, чтобы бежать.

С первого взгляда, брошенного внутрь мансарды, Маргарита осознала все происходящее.