Затем голосом, выдававшим все тревоги ее души, она тихо промолвила:

— О! Только бы внезапный испуг не убил ее!

Перед тем как произнести эти слова, Сюзанна открыла дверь одной из комнат, выходившей на галерею, и Луи де Фонтаньё бросился в комнату, куда эта дверь вела.

Прямо перед собой он увидел маркизу, сидевшую на убогой кровати постоялого двора и с беспокойством прислушивавшуюся к шуму, который доносился извне.

При виде своего возлюбленного г-жа д’Эскоман протянула к нему руки, но кровь отхлынула к ее сердцу, и бедняжка не смогла произнести ни слова; силы оставили ее, она упала навзничь и потеряла сознание.

Господин д’Эскоман весьма серьезно принялся за розыски своей жены.

У него было слишком много близких друзей, чтобы он мог долго оставаться в неведении о том, что произошло на улице Кармелитов.

Для чего еще нужны близкие друзья, как не для того, чтобы сообщать своему другу новости, заранее зная, что они для него не самые приятные, и все это с тем большим пылом, что поступают эти друзья так, находясь под охраной чувства, вынуждающего благодарить их, что бы при этом о них ни думали.

Господин де Гискар, тот из приятелей маркиза, кто, казалось, более всех был к нему привязан, в этих обстоятельствах дал доказательство поистине рыцарской преданности и самоотверженности; он покинул свою комнату, где его до тех пор удерживал удар шпаги шевалье де Монгла, и отправился к г-ну д’Эскоману, чтобы уведомить друга о положении, в которое, как утверждала молва, тот попал.

Согласно ей, Маргарита застала г-на де Фонтаньё наедине с маркизой; та же самая молва утверждала, что скандала, учиненного разъяренной гризеткой, оказалось недостаточно, и между двумя любовницами молодого человека завязалась драка; при этом через посредство г-на де Гискара, выступавшего от ее имени, молва приукрашала события обилием подробностей, изложение которых вызвало краску на лице у самого г-на д’Зскомана.

Распутный супруг добродетельной жены обычно менее всех других мужей обладает философским подходом к жизни. Исключение из правила почти всегда дает некоторое преимущество; вот почему так приятно составлять исключение, а в тех обстоятельствах, о каких идет речь, в него попадает распутный муж; его тщеславию льстит, когда он видит, сколько у него поводов оказаться на месте тех, кто прилагает все свои силы, чтобы избежать участи обманутого мужа, а он остается защищенным от обшей беды. И вовсе не добродетели жены он приписывает это свое преимущество, а своим личным заслугам. И тогда он укрепляется в мысли в собственной непогрешимости и начинает в полной мере пользоваться своей независимостью, от которой, по его мнению, ему не приходится ждать никаких неприятностей.

Кроме того, как ни мало г-н д’Эскоман дорожил любовью Эммы, он тем не менее расценивал ее чувство как часть принесенного ею приданого. Он охотно растратил бы это приданое, но не мог позволить, чтобы кто-либо его у него похитил.

Вот почему откровение г-на де Гискара огорчило маркиза много более, чем, казалось бы, этого следовало ожидать.

Тем более что Луи де Фонтаньё уже был виновен по отношению к нему в оскорблении такого же самого рода и маркиз все еще не мог ему простить этого.

Так что в беседе с г-ном де Гискаром маркиз заговорил о второй своей дуэли с секретарем супрефекта; он предупредил собеседника, что на этот раз один из противников не должен уцелеть в поединке.

Но прежде чем посылать вызов, ему необходимо было объясниться с г-жой д’Эскоман, поскольку шатодёнская молва могла и клеветать; поэтому он отложил вызов на следующий день и стал ждать маркизу.

Но маркиза не вернулась домой!..

Господин д’Эскоман уже размышлял, не послать ли вызов г-ну Луи де Фонтаньё немедленно, но тут кто-то постучал в дверь.

Это был камердинер, спрашивавший, не угодно ли будет господину маркизу принять своего поверенного. Господин д’Эскоман не видел в этом визите особой необходимости, но и не находил в нем большой беды, и он приказал впустить посетителя.

Поверенный пришел всего-навсего для того, чтобы предоставить себя в распоряжение господина маркиза.

Господин д’Эскоман был крайне удивлен: он никогда не слышал, чтобы принято было прибегать к советам представителей закона, отправляясь на дуэль.

Но законник объяснил ему, что по городу распространился еще один слух, а именно, что он, г-н д’Эскоман, собирается начать тяжбу о разводе с госпожой маркизой; законники обладают чутьем стервятника, распознавая добычу.

Слово "развод" заставило г-на д’Эскомана надолго задуматься. Ну а поскольку стряпчий был у него под рукой, хорошо было бы этим воспользоваться, и маркиз спросил у него совета.

Обычно поверенный бывает честен лишь в том, что касается его лично; по отношению же к клиентам он ведет себя, как подкладка: ее ставят лишь для того, чтобы укрепить ткань, с которой она соединена. Негодяй, который за такую подкладку платит, и весьма дорого, имеет право требовать, чтобы она не стесняла его движений.

Поверенный г-на д’Эскомана решительно поддержал позицию своего клиента.

Начал он с обличения варварского предрассудка, ставящего право и справедливость в зависимость от удачи в кровавой игре; среди общих фраз на главную тему он между прочим обронил несколько слов, полных такого угрожающего смысла, что они поразили г-на д’Эскомана более чем вся остальная речь законника.

Поверенный заявил, что дуэль маркиза с любовником его жены неизбежно ставит их в неравное положение; г-н де Фонтаньё подвергал опасности только свою жизнь, в то время как г-н д’Эскоман помимо жизни рисковал еще и своим состоянием.

И он это обосновал.

Прежде всего, подводя итог денежным делам своего клиента, он доказал маркизу, что его материальные возможности основываются лишь на достоянии его супруги.

Установив это, он отметил, что ему представляется опрометчивым злить госпожу маркизу до того, как появится уверенность в том, что ей можно нанести решительный удар. Нечего было и думать о том, чтобы являться в суд, не имея иных доказательств, кроме сомнительных свидетельских показаний, а ни на какие другие сегодня опираться не приходилось. Это могло подать г-же д’Эскоман мысль о встречном иске, который, учитывая печальную известность беспорядочного образа жизни маркиза, непременно стал бы для него гибельным.

Господин д’Эскоман позволил поверенному закончить эту назидательную речь, а затем спросил, не принимает ли тот его за болвана, и при этом пригрозил выставить его за дверь.

Законник зловеще улыбнулся, спокойно достал из своего бумажника небольшую связку продолговатых листков и спросил маркиза, будет ли он в состоянии к следующему дню оплатить долг в десять или двенадцать тысяч франков, устанавливаемый этими бумажонками.

Господин д’Эскоман побледнел и что-то невнятно пробормотал; поверенный же воспользовался его растерянностью, чтобы нанести ему удар прямо в сердце.

У маркиза были долги, и долги немалые; обеспечивались они только сердечным согласием супругов в пользовании их совместного имущества и жизнью самого должника. Однако согласие это было нарушено, и говоривший никак не мог допустить, чтобы господин маркиз подвергал опасности свою жизнь. Ведь если он был предан господину маркизу, то интересы других его клиентов, из средств которых он ссужал г-на д’Эскомана деньгами, нельзя было ставить под угрозу из-за этой преданности. Это вынуждало его поставить своих клиентов в известность о нависшей над их капиталами опасности, и он не сомневался, что, при первом же упоминании о возникшем между супругами разногласии, те распорядятся, чтобы он настоял по меньшей мере на обеспечении их долговых требований, а такое обеспечение могла предоставить в настоящий момент одна лишь маркиза.

Дело усложнялось; г-н д’Эскоман быстрыми шагами ходил туда и обратно по гостиной, опустив голову, засунув руки в карманы и сдавливая судорожно сжатыми губами сигару, которой он из-за своей озабоченности дал потухнуть; но поверенный не давал ему ни минуты передышки.