Шевалье, который для вида пил маленькими глотками подслащенную воду из стакана, чуть не поперхнулся, услышав слова Лувиля.

— Сегодня вечером? — повторил Грасьен, не зная, должен ли он принять предложение своего товарища или отказаться от него.

— Разве у вас не назначено сегодня на девять вечера свидание с Терезой у ворот Морар? — спросил Лувиль. — Вот и хорошо, идите на ваше свидание, и уверяю вас, что вы сможете в свое удовольствие ворковать с вашей горлинкой, не опасаясь того, что господин Блек обойдется с вами как с буржуа из Сен-Мало.

Господин де ла Гравери не стал слушать дальше; он быстро встал, посмотрел на свои часы и вышел из кафе с совершенно ошеломленным видом, возбудившим пересуды завсегдатаев.

Шевалье в самом деле был так потрясен, что, когда он отошел на десять шагов от кафе, его догнал официант, вежливо ему заметив, что он ушел не заплатив.

— О Боже! — закричал шевалье. — Проклятье! Вы правы, мой друг; возьмите, вот пять франков, заплатите за меня по счету, а остальное оставьте себе.

И шевалье пустился бежать так быстро, как позволяли его короткие ножки.

Шевалье было ясно, что собаке, которую он страстно желал заполучить, угрожала смертельная опасность.

То, что офицер, звавшийся Грасьеном, рассказал о сверхъестественной сообразительности животного, особенно поразило Дьёдонне.

По мере того как два офицера продолжали вести разговор о Блеке и Грасьен все больше и больше его расхваливал, предположения о переселении душ вновь пришли на ум шевалье, и на этот раз они были гораздо более убедительными, чем когда-либо.

Само собой разумеется, у него не было сомнений в том, что его спаниель — это собака Терезы, точно так же как он не сомневался в том, что Тереза, хозяйка Блека, и есть увиденная им молодая девушка.

Он, не колеблясь, решил спасти бедное животное от злого умысла, который родился в голове у Лувиля, готового исполнить его в тот же вечер.

Он пошел по дороге, ведущей к воротам Морар, с намерением предупредить девушку об опасности, угрожающей одновременно и ее добродетели и тому, кто стоял на страже этой добродетели.

Кроме того, больше беспокоясь о жизни Блека, чем о добродетели девушки, он рассчитывал предложить ей хорошую цену за собаку.

«А вдруг она откажется расстаться с Влеком! — шептал шевалье, поспешая изо всех сил. — Что ж, — продолжал он, — я удвою цену: я дам ей триста, четыреста, пятьсот франков, а за пятьсот франков, будь я проклят, гризетка отдаст не только собаку, но и еще кое-что. А в случае неудачи, — вновь решительно заговорил он, — я предупрежу ее, будь я проклят! Я не хочу подвергать себя опасности увидеть беднягу Дюмениля забившимся в угол у какой-нибудь каменной тумбы, отравленным в шкуре моего несчастного Блека».

Шевалье должен был быть вне себя, если дважды и за такой короткий промежуток времени отважился на ругательство, отпускаемое им только в особых случаях.

Но, дойдя до ворот Морар, шевалье нашел прогулочную аллею совершенно безлюдной.

Он вдоль и поперек обшарил ее всю, исследовал взглядом все углубления ворот, но не обнаружил ни прохожего, ни прохожей; на башне собора прозвонило девять часов, а в этот час весь Шартр ложится спать.

Шевалье начал опасаться, что он плохо расслышал, плохо понял; он испытывал, считая минуты, все чувства, которые терзают сердце влюбленного, когда он ждет любимую женщину и эта его любовь — первая!

Наконец, шевалье услышал в темноте шаги и, изо всех сил распахнув глаза, различил женский силуэт, неясный и расплывчатый, возникший в проеме ворот Морар.

Шевалье собирался броситься вперед, когда эта фигура, пройдя под уличным фонарем, соединилась с силуэтом того, кто, казалось, поджидал ее.

Было слишком поздно; Тереза с кем-то встретилась.

С кем же?

Вероятно, с Грасьеном.

Шевалье потерял всякое терпение.

Ему следовало прибегнуть к уловкам американских следопытов, к военным хитростям Натти Кожаного Чулка и Коста-индейца; но все это одновременно противоречило привычкам и претило нраву шевалье.

К несчастью, ни минуты нельзя было терять на размышления, если он хотел остаться незамеченным; поэтому шевалье проворно соскользнул на откос, который вел к реке, и лег там прямо на живот.

Влажная и холодная трава, служившая ему подстилкой, заставила шевалье задрожать: каждая ее былинка дышала ревматизмом.

Это был как раз тот миг, когда приходилось сокрушаться о кипении страстей.

Шевалье и сокрушался о нем от всего сердца, но остался, однако, на своем месте, хотя оно и было насквозь пропитано росой.

За это время молодые люди миновали мост и прошли в десяти шагах от него.

О! Это была та самая молодая девушка, которую Дьёдонне преследовал сегодня утром; это был тот самый рыжеволосый офицер, чьи откровения он нечаянно подслушал.

Блек шел за ними, не отставая ни на шаг, с серьезным видом, показывавшим, насколько честное животное сознавало всю важность своих теперешних обязанностей.

Офицер, судя по его жестам, что-то хотя и негромко, но тем не менее горячо говорил своей спутнице; девушка, казалось, с вниманием слушала его; она выглядела грустной и задумчивой.

Время от времени черный силуэт спаниеля вырисовывался на более светлом фоне платья его хозяйки: это собака поднималась, дотягиваясь до ее руки и добиваясь, чтобы девушка приласкала ее.

Вдруг шевалье услышал шаги какого-то человека, который взошел на мост и осмотрительно, со всеми предосторожностями продвигался вперед.

Он повернул голову в ту сторону, откуда слышался шум; но, вероятно, незнакомец шел, пригнувшись, по ту сторону парапета, и поэтому ничего нельзя было различить.

В это время прогуливавшаяся пара вернулась к тому месту, откуда шевалье вел наблюдение; тотчас же шум. донесшийся до ушей шевалье, внезапно стих.

Затем, когда молодые люди, повернув назад, прошли шагов пятьдесят в обратном направлении, г-н де ла Гравери отчетливо различил приглушенный звук чего-то мягкого, брошенного на мостовую. Ему показалось, что он различил какой-то предмет величиной с яйцо, покатившийся в нескольких шагах от него посреди аллеи; после этого ему стало ясно, что невидимка, впрочем столь явственно заявивший о своем присутствии, поспешно удалился.

Тереза и Грасьен находились в эту минуту в конце прогулочной аллеи.

Шевалье прикинул, что ему как раз хватит времени выполнить свой благородный план, ради которого он и явился сюда.

Он вскочил на ноги, затем с быстротой, на какую уже не считал себя способным, выскочил на дорогу и, рискуя тем самым нажить себе серьезные неприятности, принялся шарить руками в грязи, с тревогой разыскивая то, что, по его предположениям, было приманкой, приготовленной, чтобы соблазнить своим аппетитным видом бедного Блека.

Не все было так гладко в действиях шевалье; но после двух или трех ошибок — он немедленно догадался о них благодаря своему тонкому осязанию — ему попалось то, что он искал; он увидел, что это был кусок мяса, по всей вероятности посыпанный мышьяком.

Шевалье зашвырнул этот кусок мяса как можно дальше и с удовлетворением услышал, как тот упал в реку.

Но преступная мысль Лувиля натолкнула его, в свою очередь, на невинную мысль, вполне соответствующую его характеру.

Подобно Мальчику с пальчик, разбрасывавшему камешки, которые должны были потом привести его обратно к дому, он решил разбросать куски сахара, которые должны будут привести к нему Блека.

Но если бы уловка по-настоящему удалась, то в его сердце поселилось бы раскаяние.

Он раскаивался бы в том, что ему пришлось взять собаку, которая ему не принадлежала, и, взяв ее, он лишил бы защиты добродетель молодой девушки.

Но если он немедленно не завладеет Влеком, то Блек погибнет.

В его намерения входило не забирать, а купить собаку у девушки.

Вот только почему девушка не предстала перед ним одна?