Луи де Фонтаньё решил, что теперь наступила подходящая минута, чтобы приступить к действиям, которые он замыслил.

— Да, — начал он, — однако не думаете же вы, что она от этого не страдает и что ее покорность проистекает из благополучия или же равнодушия?

— Да перестаньте же! — воскликнул маркиз д’Эскоман. — Злая волшебница Карабосса и вас коснулась своей палочкой. Признайтесь: Сюзанна уже успела сдвинуть вам мозги набекрень? Э, нет, мой дорогой! К тому же я предоставил жене полную свободу действий, а, видите ли, свобода для женщины — лучший властелин!

— Простите, маркиз, — возразил Луи де Фонтаньё, — но мне кажется, что ее сердце предпочло бы неволю, если бы ваша любовь позлатила ей оковы.

— Оставим сентиментальные фразы кондитерам и поэтам, мой дорогой друг, — отвечал г-н д’Эскоман, переходя от напускной веселости к серьезному тону, совершенно ему несвойственному. — Жена моя, наверно, плакала перед вами; слезы ей к лицу — женщины столь же легко плачут, как и улыбаются, когда улыбка их красит, — и она склонила вас заступиться за нее. Я бы мог обидеться на непристойность, с какой она посвящает посторонних в тайны нашей семейной жизни — ведь вы не первый ее защитник, которого она мне посылает, дорогой мой Фонтаньё, — но я прощаю ей это ребячество, как, впрочем, прощаю и остальные ребячества, которые она совершила за три года нашего супружества. Я не буду пытаться оправдаться; возможно, на вашем месте я думал бы так же, как вы; однако позднее, оказавшись на моем месте, вы будете действовать так же, как и я, и только тогда вы сможете оценить, как отталкивающе звучат все эти слова об обязанностях идолге для независимого человека… Кстати, вы ведь знакомы с Маргаритой Жели?

— Нет, маркиз, я не удостоен этой чести.

— В самом деле? Ну что ж, тем хуже для вас! Если бы вы ее увидели, вы бы лучше поняли мое философское равнодушие к очарованию госпожи д’Эскоман, которой следовало бы удовлетвориться хорошей и мирной дружбой, предоставляемой ей супружеством, — дружбой, в которой, уж поверьте, я никогда ей не отказывал. Ну, довольно, пусть больше между нами не встают вопросы о таких серьезных предметах; разве это не наводит на вас такую же скуку, как и на меня?

Дурное расположение духа, сквозившее в последних словах г-на д’Эскомана, и сухость его тона совершенно расстроили Луи де Фонтаньё; он понял, что взятое им на себя дело было совсем не легким, как показалось ему вначале, и, раскланявшись с маркизом, удалился обдумывать сложившееся положение.

В Шатодёне, как и во всех провинциальных городах, был свой знаменитый трактир.

Содержателя знаменитого шатодёнского трактира звали г-н Бертран, а его заведение имело вывеску "У Золотого солнца".

В Париже, в силу общеизвестной истины "Sol lucet omnibus[7]", которая как нельзя лучше подходит к такой вывеске, залы трактира обычно бывают наполнены смешанной публикой; именно здесь проходит граница между двумя совсем недавно выделившимися кругами общества; их представители здесь встречаются и пьют, сталкиваются и едят без малейшего неудобства — и все это по той простой причине, что два эти мира договорились не знаться друг с другом.

В провинции же совсем другое дело: здесь совершенно не допускается существования нейтральной территории, используемой обоими лагерями. В самом деле, между людьми, оказавшимися во вражде — уже не общей, а личной, должна существовать глубокая демаркационная линия.

Господин Бертран не признавал этой истины.

Разгульная шатодёнская компания представала перед ним поглощающей трюфели и заливающейся шампанским, в сверкании разбитых бокалов, прожорливой без меры и расточительной без жалости.

Она искушала его.

Сравнив меню этих чревоугодников с теми обедами, что заказывали ему люди смирные и благоразумные, причем всегда торговавшиеся из-за счетов, г-н Бертран проникся глубоким презрением к волованам, которыми он на вынос торговал в городе и в которых, на взгляд покупателей, плативших ему по тридцать су за штуку, всегда было недостаточно петушиных гребешков; не отказываясь окончательно от этих клиентов, он соблазнился блестящей перспективой, которую открывали ему посетители из другого лагеря.

Как и сир де Фрамбуази, г-н Бертран женился, но в своем выборе он оказался счастливее, чем этот благородный крестоносец.

Госпожа Бертран была женщина набожная и исправно посещала богослужения; сам же г-н Бертран был добропорядочным гражданином, придерживался строгих нравов, четко соблюдал свои торговые обязательства и, наконец, был исполненным рвения солдатом национальной гвардии.

Решив, что все эти качества достаточно застрахуют его от недоброжелательства, он бросился на путь, полный ловушек и разочарований, разжигая огонь в своих плитах в угоду более чем легкомысленному обществу, предводителем которого стал маркиз д’Эскоман, домогавшийся этого положения.

В итоге обе столь непримиримые партии шатодёнского общества — аристократия и государственные чины — удалились из "Золотого солнца", добровольно придя к согласию, пример которого был дан ими лишь в этих обстоятельствах.

Господин Бертран потерял не только заказы на свадебные пиршества горожан, официальные обеды законных властей и столованье у него городских старых холостяков: наступил такой день, когда порядочной женщине стало неприлично входить в заведение г-на Бертрана, чтобы купить обычный торт.

Кухарки крестились, проходя мимо двух туй, украшавших витрину этого трактира.

Дело было в том, что хозяин "Золотого солнца" поселил у себя девиц легкого поведения!

Вот каким образом, начав с самых лучших замыслов, г-н Бертран дошел до этого (как известно, ад вымощен благими намерениями).

Будучи, по сути, человеком нравственным, хотя те, кто судил о нем поверхностно, оспаривали это, г-н Бертран с отчаянием осознавал причины, из-за которых образовывалась пустота вокруг его заведения, хотя на пустоту залов трактира ему жаловаться не приходилось. Обманчивая выгода, которую он получал от своих молодых клиентов, не утешала трактирщика, чья репутация падала. Он попробовал было бороться со всеобщим порицанием, и не только пытаясь оправдать своих клиентов и клиенток в глазах общественного мнения, не только истолковывая их наиболее отчаянные выходки как легкие шалости, но и даже пытаясь читать своим посетителям нравоучения.

В самом деле, каждодневные появления в дверях трактира г-на Бертрана уходящих дамочек, которых накануне вечером его клиенты приводили к нему ужинать, не раз уже вызывали своего рода бунт среди жителей квартала. Приверженец приличий, г-н Бертран вознамерился устранить это неудобство: на третьем этаже своего дома он меблировал несколько комнат, чтобы предоставить своим запоздалым гостям возможность достойно уходить с наступлением ночи.

Лекарство оказалось хуже самой болезни.

В заведении г-на Бертрана всегда царил такой приятный запах жаркого, что некоторые из посещавших трактир молодых дам, едва испытав этот аромат, уже не могли отказаться от него и, откладывая свой уход оттуда от вечера к вечеру, в конце концов избрали дом трактирщика своим обиталищем, во всяком случае временным, тем самым учредив меблированную гостиницу с не слишком достойной репутацией.

Вот что значит быть чересчур ревностным поборником добрых нравов!

После того как мы уделили столько внимания "Золотому солнцу", читатель, верно, уже догадался, что в дверь именно этого трактира постучался Луи де Фонтаньё около девяти часов вечера того самого дня, когда произошли разнообразные события, о которых только что шла речь.

С тех пор как наш герой покинул особняк г-на д’Эскомана, ему довелось пережить множество различных впечатлений.

Бедный юноша грешил избытком воображения, часто поглощавшего и его время, и его жизненные силы; его энергия тратилась на пустые мечтания. Он витал в бесконечных фантазиях. Никогда курильщики опиума или любители гашиша не строили воздушных замков с большей легкостью, чем это делал он, основываясь на своей вере в самую слабую надежду. В итоге, когда он таким образом уже со всех сторон успевал насладиться утехами, которые приносила ему та или иная его идея, ему не хватало сил и воли воплотить ее в жизнь.