Татьяна буквально выдернула пакет из ее рук. Демонстративно переложила фрукты на поднос.

— Это — исключительно для ребенка, — недовольно сказала она. И добавила брезгливо: — А фрукты нужно помыть! Вы бы прогулялись до раковины, что ли… И уберите за собой объедки, здесь все-таки больница, а не свинарник!

Марина сконфузилась, суетливо схватилась за ручки подноса, понесла его из палаты. Мальчик изумленно глянул на Таню, виновато опустил голову и начал сгребать апельсиновые корочки в кучку. На полированной поверхности тумбочки остались влажные пятна, и он попытался вытереть их рукавом. Таня бросилась помогать. Внутри кольнуло — ну вот, напала сгоряча на мать, а обидела мальчишку!

— Павлик, давай я их выброшу, — ласково сказала она, подставляя ладони ковшиком.

— Спасибо, тетя Таня! — он смущенно улыбнулся и послушно ссыпал апельсиновые корки ей в руки. Она сжала пальцы, чтобы ничего не вывалилось, но движение получилось слишком резким, будто она что-то отобрать у мальчишки хотела. «И хочу ведь, да, — признала Таня. — Мать бы отобрала у него, и глазом бы не моргнула». Жестокость этой мысли неприятно поразила ее, она беспомощно оглянулась на Залесского, будто ища поддержки. Но он стоял, привалившись плечом к стене, и задумчиво смотрел куда-то в сторону — так, будто происходящее вокруг совершенно его не интересовало. И от этого внутри мерзко кольнуло еще раз.

— Паша, ты как себя чувствуешь? Температуру мерил? — Татьяна взяла с тумбочки градусник, пригляделась, поворачивая его на свету. — Ох, ничего себе! Тридцать восемь и шесть! Так, я принесу тебе таблетку.

Она решительно направилась к двери, укоризненно глянув на Залесского. «Все-таки он не должен был допускать сейчас сюда эту мадам! — злилась она. — Мальчишка разволновался — и пожалуйста, состояние сразу ухудшилось. Одни проблемы от неё!» Выскочила в коридор, и чуть не налетела на Марину — та торжественно вышагивала, неся перед собой поднос с вымытыми фруктами.

— Знаете, что? Сейчас поставите это в палате и попрощайтесь с сыном, на сегодня ему хватит волнений! — приказала Татьяна. И добавила тоном, не терпящим возражений: — А потом подождите меня в коридоре. Я лечащий врач Паши, и нам с вами следует поговорить!

Марина испуганно съежилась, вяло кивнула. Но на цветастый Танин халат глянула с подозрением. «Не тяну я в этом на врача, переодеться бы надо, — мимоходом отметила Демидова. — Хотя какая, к черту, разница?»

Когда она вернулась с жаропонижающим, Фирзина уже переминалась в коридоре, удрученно склонив голову. Залесский стоял рядом, выжидательно глядя на Татьяну.

— Я сейчас, — бросила она, влетая в палату.

Мальчик поднял на нее настороженный взгляд. Личико ребенка было бледным, лишь на щеках горели пунцовые пятна.

— Тетя Таня, а мама еще придет? — несмело спросил Павлик.

— Завтра, Паша. Всё завтра. У нас в больнице есть приемные часы, вот сейчас они закончились и всем посторонним нужно уйти, — объяснила она, стараясь говорить спокойно.

И мальчик ответил с недоумением:

— Но мама же — не посторонняя!

Татьяна отвела взгляд.

— Никому нельзя быть здесь вечером, кроме врачей и больных, — уклончиво ответила она. Подошла к окну, подставила ладони под низ старых рам — вроде бы нет сквозняка, показалось. Но все равно нужно сказать Кате Петровне, чтобы положила на подоконник свернутое одеяло, вдруг ветер изменится. «А мамаша Павлика о таких вещах даже не думает, — отметила Татьяна. — Вот честное слово, я бы ее прибила!»

— Вот, выпей таблетку и отдыхай, — велела Татьяна, по-прежнему избегая взгляда мальчишки. — Я к тебе еще зайду сегодня, хорошо?

Павлик уныло кивнул. И повернулся на бок, натянув на голову клетчатое одеяло. Таню вновь настигло смутное ощущение неправильности. «Я же делаю всё, чтобы защитить его — так чего он боится, на что обижается? — недоумевала она. — К мамаше своей беспутной вон как прилип, а от меня закрылся… Видимо, просто не может еще разобраться, где добро, и где зло. Маленький еще, глупый».

Она вышла в коридор и сказала, не глядя на Марину:

— Прошу следовать за мной.

На лице Залесского снова появилось непроницаемое выражение — как в тот момент, когда Таня расспрашивала его о лишении родительских прав.

Она повела их в ординаторскую: отчасти потому, что в это время там можно было поговорить без свидетелей, а еще чтобы Марина увидела — Татьяна здесь главная, и последнее слово за ней.

— Ну что, вы видели, в каком состоянии ваш сын? — начала Таня, заняв место за своим столом. Марина сидела напротив, на жестком старом стуле. Одна его ножка качалась, от этого севшему на него человеку приходилось балансировать, теряя остатки уверенности. «Ничего, потерпишь», — злорадно подумала Таня.

— Извините… — пробормотала Фирзина. — Я не хотела, чтобы он заболел.

— А надо было смотреть за ребенком! Девятилетнего мальчика нет дома, а вы даже не подумали о том, что с ним могла случиться беда! Даже не начали искать его!

— Но он…

— Что — он? — перебила Демидова. — Он бестолковый еще, а вот вы — взрослая. Вы — мать, и должны контролировать каждый шаг ребенка! Защищать его от насилия! А у вас что? Какой-то, извините за выражение, приблудный хахаль избил вашего сына, ребенок от вас это скрыл — что, кстати, говорит об уровне доверия в семье! — и сбежал из дому, соврав, что переезжает к бабушке. И вы узнали обо всем этом только через два дня, и то от совершенно незнакомого человека! Какая вы мать после этого? В общем, так: я завтра же подаю заявление в полицию и органы опеки. Пусть привлекают к ответственности этого вашего сожителя. А вас берут под контроль. Не справитесь — ребенка изымут из семьи. Если вы не можете о нем позаботиться, это сделают другие люди.

— Вы с ума сошли! Не лезьте не в свое дело! — голос Марины Фирзиной задрожал от гнева и страха. А Таня посмотрела на нее с почти не скрываемым удовольствием: «Ага, почуяла наконец-то, что жареным пахнет!» И ответила с вызовом:

— Это очень даже мое дело! Я — врач, мой долг — помогать. Понимаю, что вам бы хотелось и дальше скрывать всё это…

— Понимаете? Да что вы понимаете-то! — вскинулась Марина. — У вас вон, серьги дорогие, руки белые — видно, что при деньгах и работа легкая. А я день и ночь в холодном ларьке, руки-ноги ледяные, аж кожа трескается! И все равно двенадцать тыщ зарплата! Вы попробуйте на двенадцать-то тыщ протянуть месячишко, да еще с ребенком маленьким, которому обувку-одежку надо и есть хочет все время! Попробуйте, как вы говорите, позаботиться о ребенке на эти деньги, посмотрю я на вас! Вот уж не думаю, что прям отличником будет ваш ребенок и послушным, как солдатик, когда матери-то постоянно дома нет. А нету меня — так ради него же!

— А выпиваете тоже ради него? На алкоголь деньги есть, я вижу! — осадила ее Татьяна.

Фирзина на миг смутилась, потупила глаза, краснея. Но тут же вздернула голову и заявила с гонором:

— А я имею право выпить!

На ее лице проступила наглость, но не уверенная — а трусливая, сикушная. «Эта пьянчужка проверяет меня на прочность», — поняла Демидова. И действительно, Фирзина будто надеялась, что интеллигентная докторша-белоручка стушуется при виде чужой хамоватой нахрапистости, утратит свою решимость.

Татьяна не отвела взгляд. Лишь злее сжала губы, и с вызовом выпятила подбородок.

— А я имею право хоть сейчас сдать вас в полицию, — усмехнулась она. — От вас несет алкоголем. Но при этом вы явились в общественное место.

— Я к сыну пришла! — огрызнулась Марина.

— Да вам сын-то не нужен! — взъярилась Татьяна. — Обуза он для вас, потому и бросаете его с посторонним мужиком. И ведь не с первым, правда? Сколько у Павлика было так называемых «пап»? И скольких вы ему еще приведете?

— А это вообще не ваше дело! — взвизгнула Фирзина. — Я женщина молодая, судьбу свою устраиваю!

— Так откажитесь от ребенка и устраивайте спокойно свою судьбу. Приводите мужчин, выпивайте, деритесь с ними. Но зачем мальчика во все это вмешивать?