Каждый период младенчества, детства, отрочества — как переход на новый уровень вложения и отдачи. Что посеешь, то и пожнешь. А что пожинала мать? Мой страх? Наши ссоры?

— Твоё стремление угодить, — переплетя руки на груди, сказала Яна. — Признание того, что она руководит твоей жизнью.

— Но это закончилось, — спокойно возразила Таня. — Теперь ей осталась только пустота. Она сама это выбрала. И что-то мне подсказывает, что она так и будет стоять на своём.

— А если…

— Если решит что-то изменить, я не стану её отталкивать. Всё-таки она моя мать. А отец… я ведь благодарна ему за то, что пытался защитить меня от Пандоры. А это его «воспитание»… — Татьяна скривилась. — Они с матерью оба не ведали, что творили.

— Как и многие родители, — покивала Яна. — Мы ведь хотим, как лучше для детей — но понять бы, добро ли делаем…

— Я думаю, об этом можно узнать, только когда ребенок станет взрослым. Когда можно будет поговорить с ним на равных. А до тех пор — следить за собой, за своими словами и поступками. Анализировать, что тобой движет: собственные страхи и нереализованные мечты, или же понимание, любовь, материнская мудрость.

— Наверное… — задумчиво сказала Яна. И предложила: — Послушай, может, ты положишь Настюшку спать, а сама пойдёшь к гостям? А я её покараулю.

— Я возьму радионяню, так что вместе пойдем, — сказала Татьяна.

Она прошла через большую, светлую гостиную, выдержанную в морских тонах. Мимо огромного углового дивана, на котором по вечерам умещалась вся семья — здесь они смотрели фильмы, играли с детьми в настольные игры, и почти каждый месяц отмечали чей-нибудь День рождения. Миновала стену, увешанную семейными фотографиями, маленькую финиковую пальму — девочки вырастили её из семечка. Прошла мимо фортепиано, на котором стояли ноты. Мельком глянула на шкафы, полные игрушек и книг. И, открыв дверь в углу, попала в маленькую уютную комнатку. Здесь стояла детская кроватка Настюшки, доставшаяся ей от брата, двухъярусная кровать в виде лондонского автобуса — для Люси и Василька. И широкая, родительская — здесь спали Татьяна и Юрий, чтобы всегда быть на подхвате у малышей. Светлые обои с забавными котятами, полки с мягкими игрушками, пеленальный столик, ярко раскрашенный шкаф, на котором близняшки Лиза и Саша нарисовали весёлых гномиков. Висящие под потолком модели самолётов и парусников, собранных старшими мальчишками, лоскутные шторы, сшитые Петровной и старшими девочками — всё напоминало Тане о том, что теперь она не одна, что есть те, кто любит, и кого любить. А что ещё нужно? Ей — ничего.

Она уложила Настюшку — та заворочалась, закряхтела во сне, и тут же расслабилась, задышала глубже. Прикрыв дочку лёгким одеяльцем, Татьяна включила радионяню и поставила в угол кроватки. И, забрав вторую с собой, тихонько вышла из комнаты.

— Тань, к вам ещё кто-то приехал! — сказала Яна, оборачиваясь к ней от окна.

— Здорово! Значит, всё-таки смогли?… — воскликнула Татьяна, направляясь к входной двери. Сгорая от любопытства, Яна поспешила за ней.

Едва ступив на крыльцо, Таня только и успела кивнуть высокому, выбритому налысо, мужчине в светлом костюме, и его стройной, обаятельной жене — яркой брюнетке в шелковом комбинезоне и широкополой алой шляпе. На Татьяну налетел маленький улыбчивый вихрь, запрыгал возле, тряся пышными бантами. Присев, она поймала в объятия маленькую вёрткую девочку — темноволосую, с ярко-синими глазами, в пышном платьице и цветочной корзинкой в руках.

— Тётя Таня, тётя Таня, это тебе! — заверещала девочка, протягивая корзинку, полную мелких цветов — сиреневых, белых, синих. И, забавно сморщив нос, доверительно сказала: — Только ты не нюхай, они воняют.

— Вика! — брюнетка попыталась сделать строгий голос, но, не выдержав, рассмеялась — звонко, от всей души. — Таня, ты прости, это не цветы так пахнут, их просто удобрили, чтобы стояли дольше.

— Анюта, ну о чем ты говоришь, какое прости! — Татьяна обняла жену Волегова, протянула руку Сергею. — Ребята, я так рада, что вы смогли выбраться!

— Тётя Таня, тётя Таня, а где ваши детки? — Викулька требовательно дергала её за брюки.

— Вон туда беги, к беседке — все там, — ответила Таня. И сказала, взяв Яну под локоть: — Познакомьтесь, пожалуйста. Это моя лучшая подруга, Яна Костромина. А это Сергей и Анна Волеговы, их дочку Вику я когда-то нянчила.

— Ох, знаю. Интересная история у вас вышла, — сказала Яна, и протянула руку Волегову: — Спасибо, что всё правильно тогда поняли. А то бы опять загремела наша Таньча…

— Ну что вы, я бы не дала, — возразила Анюта. — Мы, женщины, договорились бы друг с другом. А Тане я всегда буду благодарна за нашу Викульку.

— Ладно, пойдемте за стол, — покраснела Татьяна. — Нас уже заждались.

Когда она привела новых гостей, дети уже скакали по игровой площадке, висели вниз головами на турниках, кто-то, визжа, лез в бассейн, кто-то играл с собаками. Маленький Василёк сосредоточенно колесил по лужайке на своём велосипеде, Викулька скакала перед ним, кривляясь и крича: «Не догонишь, не догонишь!» Алла Петровна, удобно устроившись на качелях, вязала, поглядывая на детей. Рядом с ней сидела тётя Аля. А в беседке вместе со взрослыми остались лишь самые старшие: Серёжа и Катя. Залесский, держа на руках белого кота, радостно хохотнул, вставая навстречу Волегову:

— Серёга! Выбрал-таки время в плотном рабочем графике!

— Конечно, ведь такой повод! — ответил тот, пожимая руку Юрия. — Поздравляем вас от всей души! И подарок от нашей семьи — годовой абонемент в развивающий центр, для всей вашей.

Он протянул Залескому синий конверт с золочеными буквами.

— Анюта, Серёжа, но это же очень дорого… — всплеснула руками Татьяна.

— Нормально! — отмахнулся Волегов. А Анюта добавила: — Там и спорт, и развивалки всякие, и кружки по интересам. Для каждого ребенка что-то интересное можно найти, и не придётся скакать по разным кружкам, чтобы везде успеть! Всю семью привели — и занимайтесь!

— Так выпьем же, други, за эту семью! — провозгласил Купченко, поднимая коньячный бокал. — Счастья вам, и пусть жизнь радует вас каждый день!

Иван Сергеевич протянул Татьяне бокал шампанского. Залесский тем временем налил Анюте вина, а Волегову — рюмку коньяка. Протянул ему вилку с наколотой лимонной долькой. Взяв свой бокал, Татьяна опустилась на скамейку рядом с мужем. И, ощутив на плече крепкую руку Залесского, подняла на него глаза. Юрий смотрел на неё с той глубокой, неизбывной любовью, отголоски которой она видела теперь во всём. В том, как он возится с детьми. Как готовит вместе с ними сюрпризы для неё, Тани. Как звонит ей после работы, спрашивая, не нужно ли чего-то в магазине. Как срывается ночью и едет в аптеку, если кто-то заболел. Как ремонтирует их дом, строит баню, меняет перегоревшие лампочки… Даже во время редких ссор, когда спорит с ней, и сердится, пытаясь перебороть её упрямство — и тогда в его глазах не угасает то, жаркое и незыблемое. Эти моменты, в которых забота и ответственность так тесно переплетались с любовью, почти срастаясь с ней, а, может, вырастая из неё, случались каждый день. И ей уже не нужно было слов. Он мог бы не говорить, что любит и ценит — его поступки кричали об этом. Но всё равно, оставаясь с ней в ночи, или пробуждая её утром своим щекочущим, небритым поцелуем, или сидя рядом с ней за ужином, или наблюдая вместе с ней за детскими играми, или проверяя вместе с ней уроки, и даже примостившись напротив неё возле грядки, чтобы вместе выдергивать сорняки, он говорил: «Я люблю тебя». И он не уставал это повторять — как другие, не менее нужные и важные слова: моя, всегда, я рядом…

Фужеры и рюмки звякнули, Таня сделала первый глоток шампанского, но тут же ожила радионяня — выдала недовольное хныканье.

— Настёнка проснулась, — Татьяна поставила фужер, собираясь встать.

— Мама, я сбегаю, отдыхай! — вскочил Серёжа.

Она благодарно кивнула, сжав его запястье. И, провожая глазами старшего сына, почувствовала, как Юрий крепче прижал её к себе, и, опустив голову, нежно и горделиво шепнул ей: