— Я никогда не брошу её, — печально сказал Волегов. — Никогда — если только она сама не велит мне уйти.

И Элине стало жаль его. Так жаль — как родного сына: заблудшего, искалечившего свою судьбу, но всё-таки любимого несмотря не на что.

— Так, Серёжа, соберись! — сказала она. И невольно отметила, что говорит с ним тем же тоном, как когда-то говорила с дочерью в редкие моменты её слабости: когда убеждала не сдаваться, идти дальше к своей цели. Подумав, она продолжила: — Серёжа, всё поправимо. Очень надеюсь, что твоя дочка найдётся. Я не знаю, как мы это всё объясним Анюте и Саше — с ним, я думаю, у тебя будет отдельный разговор. Но ты, пожалуйста, не опускай рук. Возвращайся домой. Я попытаюсь подготовить семью, но объясниться тебе придётся. А потом, надеюсь, мы вместе что-нибудь придумаем. В конце концов, ребёнок ни в чём не виноват.

Положив трубку в сумочку, Совка потёрла висок: головная боль клевала в него изнутри. Глянула на сцену: Анюта с отцом уже спускались вниз, сопровождаемые хореографом Ольгой Чубарь. Элина двинулась им навстречу.

— Оль, я не знаю, когда смогу вернуться. Не раньше, чем через месяц, наверное, — говорила Анюта. — И потом, скорее всего, уже не смогу столько времени уделять балету. Так что ты подумай, пожалуйста, о том, чтобы перейти к нам на постоянную работу. Зарплата будет больше, чем в твоем училище — это я гарантирую.

— Ань, я подумаю, — улыбнулась Ольга. — Ты, главное, не волнуйся, вредно тебе. Как выздоровеешь окончательно — приходи. Ты же видишь, наши тебе рады. В основном.

Анюта усмехнулась:

— Да Бог с ними. Их тоже можно понять.

…Когда Совки садились в машину, Элина, уложив костыли Анюты на пол, села рядом с дочерью. На удивлённый взгляд мужа, привыкшего, что она всегда ездит на переднем пассажирском сидении, лишь махнула рукой:

— Сашка, поезжай! Дай женщинам посекретничать.

«Может, вы как-то подготовите её?» — слова Волегова, всплывшие в памяти, казались сейчас самым важным. Но она спросила о другом:

— Нютка, ты хоть не сильно расстроилась? Из-за этой Олеси Григорьевны?

— Мам, не только ей было неприятно, что я встала с кресла, — помедлив, ответила Анюта. — Но я в какой-то мере понимаю их.

— И всё-таки как-то мерзко… — покачала головой Элина. — Могли бы порадоваться за тебя.

Анюта пожала плечами:

— Мама, мы сами определяем, как относиться к чужой удаче. И то, как относимся в итоге — лучшее мерило того, достойны ли мы своей.

Элина кивнула и замялась, подбирая слова. Наконец, несмело спросила:

— А как ты считаешь: рождение ребенка — это удача, или закономерность?

Брови Анюты удивлённо дрогнули. Она посмотрела на Совку, и ответила, едва заметно вздохнув:

— Это чудо, мама. Всегда чудо. Запланированное, или нет — не важно. Я бы очень хотела, чтобы и со мной такое случилось.

— Давай мы сейчас заедем к нам на пару-тройку часиков, пообедаем, отдохнём, — предложила Элина. — А ближе к вечеру мы с папой отвезём тебя домой, и сегодня останемся у тебя? Тем более, что Серёжа через несколько часов приедет. Он только что мне звонил.

— Тебе? — удивилась Анюта. Но тут же обрадовано сказала: — Оставайтесь, конечно! Я буду очень рада! Сможем отпраздновать наше возвращение из Германии.

— Да-да, — рассеянно сказала Элина, обдумывая, как лучше рассказать ей о дочке Волегова. «Не сейчас, — решила она. — Сашка за рулём и всё слышит. Не дай Бог разволнуется. Да и Анюта… Нужно поговорить с ней с глазу на глаз, по-женски».

В коттедж Волеговых они добрались только к семи вечера. После того, как был выпит чай и располовинен купленный по дороге торт, Александр Ильич, тяжко вздыхая, переполз на диван и, включив телевизор, положил пульт на округлившийся животик.

— Дамы, я в анабиоз, минут на тридцать, — оповестил он. — Боевому танку нужно восстановить силы.

— Сейчас этот танк захрапит, будто танковая дивизия, идущая на вражескую крепость, — склонившись к матери, хихикнула Анюта.

— Я всё слышу, — лениво пробормотал Александр Ильич. — Но нисколько не возражаю и заранее прошу прощения. Наденьте наушники, господа танкисты.

— Анютка, пойдём, — поднялась из-за стола Элина. — Пусть папа отдыхает. А я хочу с тобой поговорить.

В тёмных глазах Анюты мелькнул интерес, и она потянула к себе костыли. Совка помогла дочери встать. Вдвоём они пошли на кухню. Анюта устроилась на диванчике, служившим продолжением подоконника. А Элина, плотно закрыв дверь, взяла стул и села напротив.

— Что-то случилось, мам?

Совка дёрнула уголком рта, и ответила — потому что скрывать это дальше не было никакого смысла:

— Да, дочка. Случилось. Но ты не волнуйся, пожалуйста. По крайней мере, все живы-здоровы.

— Уже легче, — Анюта смотрела на неё настороженно, но спокойно.

— Я по поводу ребенка хотела поговорить, — вздохнула Совка. — Ты в машине сказала, что его рождение — запланированное, или нет — это чудо. А ещё до нашей последней поездки в Германию ты говорила, что хочешь найти суррогатную мать для ребенка Сергея, которого вы смогли бы вместе воспитывать?

— Да, я же уже ищу! — кивнула Анюта. — Обращалась в пару центров, там подобрали кандидаток, одна даже похожа на меня, представляешь? Я Серёжке фотографии показывала, но он… Знаешь, как-то без энтузиазма. Я так и не поняла, поддерживает ли он мою идею.

— Ну а ты сама — не пожалеешь потом? — спросила Элина, пытливо глядя на дочь. — Ведь ребенок будет от другой женщины?

— Я же не могу родить, — пожала плечами Анюта. — Сама знаешь, у меня после этой травмы все трубы в спайках, и один яичник лопнул. Шансы забеременеть почти нулевые. А ребенок — ну и что ж, что в нём не моя кровь. Мне кажется, все-таки более родной тот, кто воспитал, чем тот, кто родил.

И Элина решилась:

— Нютка, а если бы у Серёжи уже был такой ребёнок?

Анюта недоуменно улыбнулась:

— Мама, что ты имеешь в виду?

— Дочка, послушай. Прости, что я касаюсь этой темы, но вы как муж с женой… пока ты была в кресле… вы же не могли заниматься сексом, так? — с трудом подбирала слова Элина. — А он молодой мужчина, у него свои потребности…

— Мама! Ты что-то говорила о ребенке! — настороженно перебила Анюта. — При чем здесь потребности! Или ты… Ты имеешь в виду…

Она уставилась на Элину так, словно всё поняла, но ещё не осознала до конца. Её лицо — испуганное, словно отразившее горечь и позор чужой вины — побледнело до прозрачности.

— Нютка, у Серёжи появился ребенок, четыре месяца назад, — с трудом проговорила Элина. — Та женщина… Он клянётся, что между ними ничего нет, что она ему чужая. Но ребенка бросить не смог. Заметь, это всё-таки поступок.

Анюта уставилась в сторону. Черты её лица заострились, кожа посерела, губы сжались в упрямую, злую черту. Совка попыталась взять её за руку, но дочь отдёрнула ладонь, будто обожглась.

— Девочка моя, послушай! Пожалуйста, не руби с плеча! — взмолилась Элина. — Серёжа любит тебя. Только тебя, понимаешь? И скрывал всё это, потому что пытался уберечь. Ты сама сказала: ребенок — чудо, даже незапланированный…

— Как он мог? — уронила Анюта. Её плечи сжались, спина согнулась, будто на неё свалился непосильный груз. Тёмные волосы скрыли опущенное лицо, и тонкая линия пробора светлела меж прядей, приподнятых на затылке. Только вот Элина помнила, что под ними — две макушки. Знак, замеченный ею ещё в Анютином детстве. Тогда она думала, что это к счастью — по крайней мере, так говорила примета. И что в итоге? Много ли счастья выпало на долю её дочери? И выпадет ли ещё когда-нибудь?

— Мама, почему он сказал тебе? — с горечью спросила Анюта, подняв голову. В её глазах блестели злые слёзы. — Почему мне не признался?

— Я узнала только сегодня, — покачала головой Элина. — Понимаешь, мать этой девочки умерла на днях. А ребенок — исчез. Только поэтому Серёжа признался, у него выхода другого не было!

— Умерла?… Ребенок исчез?… — Анюта, всхлипывая, сжала руками голову. — Не понимаю… Но, мама, почему он сказал тебе? Эта измена — она ведь между ним и мной!