— Только не на борту моего, смею вас уверить! — капитан метнул взгляд в сторону стола, где обычно стояла бы рюмка. Как её сейчас не хватало!

— Я не обвиняю никого лично. Вы сейчас узнали привилегированную информацию, вот и всё.

— Что вы хотите, чтобы мы сделали? — спросил Зиланов. Молодой инквизитор почти поверил. Да и почему бы не поверить? История выглядела достаточно правдоподобной, чтобы любого имперца мороз продрал по коже. Зачем старшему инквизитору лгать?

— Мне нужно, чтобы нас контрабандой провезли в юго-восточный порт номер три Императорского дворца в точности так, как, мы подозреваем, провозят этих недозволенных рабов, а именно — в продовольственных стазисных коробах. Меня и моих спутников.

— Вы будете абсолютно беззащитны, — заметил Зиланов.

— Пока стазис не отключится в установленное время, это так. Вы хотите сказать, что следует избегать опасности, когда, рискнув, мы можем захватить исполнителей преступления?

Теперь Зиланов уверился полностью. Ни один изменник не рискнёт оказаться абсолютно беспомощным или попасть парализованным в руки вероятного врага.

— Это секретная операция важности альфа-прима. С вас взята присяга соблюдать абсолютную секретность. Сейчас я раскрою маршрутные коды, которые вы должны использовать для контейнеров…

И стазис кончился.

Жак выбил крышку контейнера, в котором лежал, вынужденно скрючившись в позе эмбриона.

Никаких внешних ощущений он не чувствовал. Да и не предполагал.

Вместо этого его сознание застыло на единственном кванте мысли, и этой мыслью была тревога. Вероятно, работа сознания успела чуть-чуть продвинуться за безвременный период изоляции, а психическое чувство защиты пыталось снять осаду тревожности. Но получилось, что Жак намертво застрял в точке страха: всё его существо состояло из ожидания опасности и больше не из чего. Ни воспоминаний, ни деятельных мыслей, ни вялых грёз — только безликая квинтэссенция тревоги, возникшей в тот самый бесконечный миг-вечность.

Теперь, когда он снова стал Жаком, его затрясло от накопившегося страха. А что, если бы он вошёл в стазис в состоянии ужаса или боли?

В конце концов Жак решил, что психический дар смог бы усмирить и притупить ощущения, изменив сам характер этого мига-вечности.

А что, если нет? Что, если бы он не владел чарами? Жак допустил, что открыл новую и ужасную пытку или наказание. Ибо на пике мучений пленника можно погрузить в стазис-камеру, и он будет переживать это состояние год, столетие…

Прищурившись, Жак посмотрел вверх на толстенные ржавые трубы, обросшие бородой конденсации. А, нет, эти пятна — не ржавчина. Многие поколения благочестивых рун выцветали и переписывались поверх, и снова выцветали. Каракули проплывали мимо в паре метров над головой. До Жака донеслось лязганье, скрежет, далёкий перезвон металла о металл. Контейнер, похоже, двигался по конвейерной ленте.

Как и было задумано. Справившись со страхом, накатившим при выходе из стазиса, Жак встал. Действительно, четыре контейнера неторопливо ползли на сегментированной стальной ленте вниз по унылому и будто нескончаемому туннелю. Светосферы мучительно изливали тусклый оранжевый свет. Было холодно. Никого, даже сервиторов, поблизости не наблюдалось.

Жак перебрался к соседнему контейнеру и поднял крышку. Ме’Линди села и, словно змея, подалась назад для удара. Но змея не ужалила, а лишь быстро поцеловала.

— Спасибо за глоток забвения, господин.

— Господин?

— Мы же притворяемся рабами?

— Об этом можно уже забыть. Есть какие-нибудь отрицательные последствия?

— Мы, ассасины, знаем, как сделать разум пустым, если требуется, чтобы уйти в гибернацию. Я стала пустой, ощущая только желанное ничто — состояние мира до того, как возникли Вселенная и Хаос, когда существовал один Бог — Бог-Ничто.

Жак решил, что Ме’Линди вернулась мыслями к некоему странному полузабытому культу своего давно потерянного родного мира. Истинный бог — неумирающий Император, пожиратель душ, маяк для страждущего и борющегося человечества — был уже в пределах досягаемости, всего в каких-то четырёхстах километрах пути по дворцу.

Ме’Линди в свою очередь открыла крышку Гримма, и недолюд воскликнул: «Ха! Ха!». Словно подгоняя вновь застучавшее сердце.

Жак открыл последний ящик.

— Пустота, — прошептал Виталий, — бесконечная пустота. Третий глаз не перестал видеть. Он рыскал по пустоте бесконечности. Ты знаешь, что существуют степени небытия? Оттенки не-света?

— Глуши чушь, — ворчливо ответил Гримм, высунувшись сбоку от Жака. — Тут прям, как дома в пещерах, тока камня нигде не видно. И на дворец не особо похоже. А где все? Мы точно сели на тот маршрут, босс?

— О да. Это древний глубокий подводящий туннель — крошечный отросток вдали от сердца. Но даже так нам скорее повезло, что сейчас здесь нет каких-нибудь работников из Адептус Терра.

— Ха, теперь он нам об этом говорит!

В мире снаружи сейчас могла быть зима. Хотя по правде мира снаружи на Терре почти не существовало. Все континенты Земли — кроме южных приполярных ледников, в недрах которых скрывалась Инквизиция — были закованы, часто — на километровую высоту, в лабиринт построек того или иного государственного учреждения. Дворец, экклезиархия, огромные здания бюрократии — каждый практически отдельный мир сам по себе.

Целые поколения проводили всю свою жизнь в одном имперском учреждении, почти не ведая о звёздах над головой, разве что в виде заметок на инфопланшетах или в гроссбухах, и ни разу не увидев, как тусклое солнце проглядывает на отравленном небе.

Скоро воздух стал теплеть и неприятно застревать в горле. Лента несла их дальше вниз — к отзвукам шума и деятельности, к далёким лучикам света. Туннель явно вскоре выходил в какое-то место попросторнее.

Сбросив стазисные ящики с ленты, они достали пристяжные кислородные баллоны и дыхательные мембраны. Эти мембраны служили и защитой для глаз от всё более загазованного и едкого воздуха. Теперь кислородные «пшики» освежали лёгкие.

Позади, из оранжевого полумрака появились другие грузы. Расплющив стазис-ящики, отряд спрятал их в пыльной боковой каморке. Дальше пошли пешком вдоль натужно ползущей ленты.

В просторном пластальном зале с колоннадой киборги и ампутанты, присоединённые к машинам, с лязгом ездили туда-сюда на гусеницах или с бряцаньем шагали на изъеденных окислами металлических ногах. На полу переливался всеми цветами радуги слой маслянистых химикатов под блеском меняющихся огней.

Одни механизированные рабочие трудились возле глухо грохающих огромных механизмов, перевитых жилами кабелей. Другие вскрывали силовыми клещами ящики с ленты, проверяли накладные и переносили поступающий груз к вееру ржавых мощных пневмомагнитных труб, который отправляли предметы в далёкие пункты назначения с яростным шипением, грохочущими хлопками сжатого воздуха и треском электромагнитных разрядов. Разбитые пустые контейнеры исчезали в утробе печи, огненная глотка которой заливала багрянцем хлюпающую бурду вокруг. По залу каталось эхо рокота, шипения, хлопков и рёва.

Пока четверо незваных гостей наблюдали с выступа своего укрытия, одну из труб прорвало, выбросив облако бурых хлопьев. Сервитор-сварщик покатился чинить отскочившую обшивку.

Видимо, такого рода аварии случались регулярно. Этот автомат, видимо, только и делал, что заваривал трубы. Если бы их то и дело не рвало, его однообразная жизнь была бы пуста. Жак и его спутники находились в каком-то очень незначительном пищеводе древней и запущенной далёкой окраины дворца или точнее — подвалов дворца.

Доходили ли вообще грузы, прибывающие со звёзд этим маршрутом, до пункта назначения без сбоев? Наверное, доходили. Вот точно так же большая часть Империума действовала, ломалась и ремонтировалась заново. Но в то же время там приводились в движение могущественные силы. И бдительность тоже присутствовала.