— И потеряем след Карнелиана? Пока мы возимся в обычной вселенной, его корабль в варпе уйдёт вперёд — и я его перестану чувствовать.

— Наверняка, ты можешь передать сообщение из варпа.

— Я точно не знаю как, инквизитор. Подобного опыта у меня, в общем-то, в жизни не было. А если меня этому и учили, я давно уже позабыла. Вспомни: большую часть жизни я провела взаперти в покоях губернатора. Я не вкушала радости путешествия среди звёзд. Поэтому, даже если я попытаюсь, эта задача потребует от меня полной концентрации. Я могу легко потерять след.

— Ты лжёшь!

— Пытки, — равнодушно сказала она, — непременно повредят моим способностям.

Жак пожалел, что она упомянула такой вариант. Пытать в варпе, уж кого-кого, а сильного астропата — это чистое безумие. «Торментум», может статься, не настолько крепко защищён от зла: что скорее пробьёт мембрану между реальностью и Хаосом, чем ментальные вопли боли? Чем ещё быстрее привлечь внимание… гиен Хаоса?

Из ложа навигатора тревожно выглянул Гугол. Он коснулся нескольких из амулетов и образков, которые повесил на шею, входя в варп.

— Жак?

— Летим дальше, — с мучением велел Жак.

Время в варпе идёт быстрее, чем в материальной Вселенной, но здесь оно ещё и непостоянно, непредсказуемо. Мома Паршин отправила сигнал экстерминатуса всего неделю назад. Губители могли уже править в сторону прыжковой зоны или уже были там. Войдя в варп, как скоро они прибудут в окрестности Сталинваста?

Жак представил себе, как жрецы эскадры наставляют величайших воинов праведно и почтительно, укрепляя их души для предстоящей операции: страшной, но в то же время почти абстрактной. Насколько сильнее эти воины рвались бы вперёд, если бы предстояло столкнуться с врагом лицом к лицу.

Если правительство Сталинваста догадается о цели прибытия флота смерти, орбитальные мониторы могут какое-то время посопротивляться. День. Пару часов. Армагеддон рано или поздно обрушится на них, проведённый почти с сожалением.

Из миллиона миров что значил один?

И всё-таки он значил. Ибо этот мир был ещё одной потерей для Империума. Гранитный утёс Империума, который зиждется на зыбучих песках злобного Хаоса, не может сносить такие трещины бесконечно. Этот утёс и так побит основательно.

Он может рассыпаться, и вся человеческая культура рухнет, как рухнула однажды в прошлом, но в этот раз она больше не поднимется. Утёс не должен рассыпаться. Иначе демоны, выпущенные Хаосом, восторжествуют.

Да, один мир значил! Ибо Жак хранил в памяти толстого суетливого мажордома и лорда Воронова-Во с его красными, но не кровавыми, глазами, и большеглазую девушку, которая удрала с его кровати, и всех, кто пережил восстание генокрадов, кто печально ждал, что хотя бы теперь продолжит жить после пережитой беды.

Все они должны умереть, все.

Но даже умереть не так, как Оливия должна была умереть много лет назад, служа Императору, а только, чтобы утолить жажду мести одной безумной женщины. Когда придёт время, станет ли слушать Мома Паршин смерть своих собратьев-астропатов Сталинваста?

Жак мог приказать Виталию вывести корабль обратно в нормальное пространство и несомненно сумел бы заставить старуху подчиниться. Но сам. Он не стал бы поручать это дело Ме’Линди.

Но тогда страшный, покрытый тайной заговор может удаться…

— Ты убила планету, — обвинил он её.

— И теперь этой планете нужна элегия, — ответила она. — Наш штатный поэт может воспеть смертельные гниющие джунгли Сталинваста, которых я никогда не видела, и жуткие шрамы, выжженные в этих джунглях ратью орудий, и все эти города-рифы, которых я тоже не видела, кишащие жадными и грязными творцами оружия. Он может воспеть одетых в кожу ящеров дворян, что охотятся только ради трофеев, и оргии в тепловом излучении тел, и мутацию зрения, и одинокую седовласую женщину, у которой от органов чувств остались только рубцы, запертую в покоях губернатора навечно, чей разум достигал звёзд, — и со всех этих звёзд и миров, с которыми она говорила у себя в голове, ни одна дружеская душа не потянулась по ней и не могла даже выразить ничего подобного …

— Хватит! Потом я казню тебя, я обязан тебя казнить.

— Мне, в общем, всё равно.

— О нет, Мома Паршин, о нет. Когда становится поздно, когда близок конец, всем становится не всё равно. Они, может, даже желают смерти, но им по-прежнему не всё равно.

— Пожалуй, — ответила она, — балладу о простодушии стоило сложить про тебя? Я улетела во плоти от этого извращённого двора — сейчас уже на многие световые годы, на световые десятилетия. Каждый пройденный световой год возмещает мне год той жизни, что я потеряла.

— А как же твоя «кошка»? — тихо спросила Ме’Линди.

Из невидящих глаз Момы Паршин выкатилось несколько слезинок.

На несколько минут Жака оглушило чувство абсолютной, парализующей тщетности.

Если бы кому-то хватило глупости надеть космическую броню и выбраться через воздушный шлюз, ничего строго говоря зримого он снаружи бы не увидел, не считая того, что прибыло с ним из обычной вселенной.

В царстве варпа не сияли звёзды, ибо звёзд там не существовало, как и не существовало облаков светящегося газа. Не царила там полновластно и тьма, как на дне колодца в чёрную ночь, ибо даже чернота — противоположность света — там отсутствовала.

Но на волнах восприятия, отличных от видимых волн, варп был далеко не пуст. Он был с избытком насыщен виртуальной жизнью. На варп-экране Виталия Гугола отображался радужный, бурлящий суп энергии, в котором то тут, то там прорывались течения — то быстрые, то ленивые, вспучивались язвы вихрей и воронок.

Это была та самая область, что соединяет Империум с тех пор, как корабли научились проскакивать через варп к далёким звёздам за несколько дней — или, самое большее, месяцев, пути вместо того, чтобы тратить на подобные путешествия недосягаемые тысячи лет.

Однако это была и та сфера, где зарождались особые враги Жака. Это было безбрежное царство, где силы Хаоса обретали своё уродливое сознание и цель — анафема для всего настоящего и верного.

Да, стоячие волны варп-штормов оживали, превращаясь в великие силы. Они упивались яростью, похотью, капризами смертных, чьи души возвращались сюда, растворяясь в океане энергии.

Эти насосавшиеся эмоций силы дёргали за ниточки меньших демонов. Воплощения, созданные по образу и подобию извращённой сути этих сил, проникали в душу к податливым псайкерам, алчным, безрассудно амбициозным смертным и предлагали этим простофилям немного власти — играя ими, точно живыми марионетками на неосязаемых ниточках — прежде чем превратить в орудия зла и в конце концов сожрать.

Тем самым дьявольские силы стремились исказить ткань мироздания и разрушить обширную, но крайне хрупкую человеческую империю здравомыслия — здравомыслия, которому приходилось защищать себя с беспощадной жестокостью…

Жак узнал всё это, когда проходил подготовку в резиденции своего ордоса — в этом лабиринте многих тысяч запутанных километров, скрытом под массивной ледяной шапкой в скальном основании южного полярного материка Терры.

— Астрономикан виден ярко и чётко, — доложил Гугол. — Южное склонение восемьдесят два и один, восхождение семнадцать и семь. Значительных варп-штормов не замечено.

Варп-экран был словно чаном, полном бурлящей радужной лягушачьей икры. Через это окно они могли вглядываться в варп, как сквозь одностороннее зеркальное стекло. Ничто из варпа не могло проникнуть внутрь «Торментум Малорум», ибо корабль — этот пузырь реальности — надёжно защищали силовые поля и молитвы.

Конечно, своим варп-глазом Гугол видел гораздо больше, чем тот фрагмент варп-пространства, который отображался на экране, видел ясно до бьющего в глаза маяка самого Императора.

Звездоплаватели в хуже защищённых судах могли слышать царапанье когтей по корпусу, вой бессвязных голосов, похотливые уговоры, яростный гвалт. Если силовая оболочка не выдерживала, внутри судна могли сгуститься из эктоплазмы демоны.