— Да какая, на фиг, разница! — огрызнулся он.

Он старался дать мне понять, что это не мое дело, но я предположила, что он говорил с ними — и весьма бегло — на омнесе, храмовом жаргоне, или диалекте, сделав который чем-то вроде местного внутреннего языка, младшие служители церкви могли держать дела своего ведомства в тайне от простецов. Он говорил без запинок, и его голос звучал весьма властно. Я решила, что мой Проклятый, возможно, когда-то был церковным стражем.

В толпе появились еще трое в разрисованных масках, — их он тоже отослал прочь, со всей решительностью указывая направление, в котором им следует двигаться. А мы тем временем вплотную подошли к огромной каменной пасти — западному выходу из здания. Насколько я помнила, этот выход вел на Педимент-Стрит.

— Там нас будет ждать машина. — хрипло бросил Лайтберн.

— Машина?

— Ну да Экипаж с мотором, который прислал один из его друзей, — ответил он.

— Его… Ты имеешь в виду Шадрейка?

— Ага-ага! Его-самого!

— А кто эти его «друзья»? — поинтересовалась я.

— Ну, это, скорее даже, если так можно сказать… покровитель, — ответил он. — Какой-то тип, которому нравятся стремные картины, которые он рисует. А он ему напомнил о каких-то услугах и старых долгах, чтобы тот помог нам.

— Но зачем? — не поняла я.

— Я думаю, вы ему нравитесь, — ответил Лайтберн. Поколебался и с явной неохотой добавил, — И, по-моему, я ему тоже нравлюсь.

Выход был прямо перед нами. Мы устремились туда, навстречу дневному свету, сиявшему в проеме арки, подгоняемые отзвуком адского грохота, доносящегося откуда-то сзади.

Внезапно перед нами, загораживая свет, возникла фигура. Это был лишь темный силуэт — но я сразу узнала его. Это был тот человек, которого я оставила на лестнице, тот прихрамывающий мужчина с мечом, который, стоя на костяных ступенях, совершал подвиги, немыслимые для простого смертного.

Мы резко затормозили и остановились посреди каменного проема огромной арки, прямо перед ним. Его меч был обнажен, он впивался в нас взглядом — похоже, его терпение на исходе, и на то, чтобы выследить меня и не позволить мне сбежать он затратил куда больше усилий, чем рассчитывал.

— Шип вызывает Наруч, — произнес он в бусину вокс-передатчика. Он говорил негромко, но я услышала, — священный путь отклонен.

По-прежнему не отводя от меня взгляда, он сделал шаг вперед. Я почувствовала, что Лайтберн готов напасть на него, полагая, что перед ним всего лишь человек. Я знала, что нападение будет безрезультатным и понимала, насколько быстро Проклятый успеет пожалеть о содеянном и погибнуть. Но у меня не было времени, чтобы предостеречь его. Поэтому я лишь знаком приказала Реннеру ничего не предпринимать.

А потом я подумала о силе его разума и поняла, что этот человек, скорее всего, без всяких колебаний обратит на меня всю непреодолимую мощь своей воли и снова заставит меня сделать все, что он пожелает.

Он уже начал открывать рот, собираясь произнести команду.

И тут я отключила мой браслет.

Слова застряли у него в горле. В одно мгновение он лишился дара речи, его могучий разум встретился с моей пси-пустотой, он замер в изумлении.

И в ту же секунду Лайтберн выдернул свой огромный револьвер и выстрелил, без малейшего колебания использовав крупнокалиберную разрывную пулю из центральной камеры барабана.

В замкнутом пространстве под каменной аркой выстрел прозвучал оглушительно, словно трубы Судного дня. Пуля поразила высокого человека прямо в середину тела и сбила с ног. Он отлетел на несколько метров и тяжело рухнул на спину.

Мы с Проклятым перемахнули через лежащее тело и выбежали из сумрака на яркий дневной свет.

Дневной свет обжигал. Огромное, яркое солнце жарило с белых небес, раскаляя Педимент-Стрит. Я прищурилась от этого слепящего сияния.

Небо не было пустынно. Мощные столбы грязно-коричневого дыма поднимались из гигантской базилики у нас за спиной, загрязняли небесный свод, укрывали южную часть Королевы Мэб пеленой тяжелого тумана. Ветер, веявший от устья реки и с болотистых равнин слегка шевелил эту дымную пелену; дым колыхался, как ил в речной воде, приобретая причудливые очертания — подобия огромных лиц, бросавших косые взгляды, наполненные злобой или вожделением, на лежавший внизу город.

Улица, обычно оживленная и наполненная транспортом, и отходящие от нее переулки, были охвачены волнением. Горожане в панике покидали огромное здание Экклезиархии, и смешивались с огромной толпой, которая собралась поглазеть на небывалое зрелище. Все вокруг было наполнено шумом и страхом. Люди кричали, колокола трезвонили, а офицеры городской стражи беспомощно вертелись в людском потоке, словно деревья, влекомые половодьем.

Мы огляделись вокруг в поисках Юдики, но его нигде не было видно; впрочем, я и не рассчитывала, что нам удастся найти его. Проклятый уверенно вел меня к какой-то известной ему точке, и мы двигались относительно свободно — окружавший меня ореол ментальной «пустоты» заставлял людей убираться с дороги, толком не понимая, почему.

Лайтберна это, похоже, ничуть не заботило. Отягощенный злом, насколько я видела, обладал впечатляющей способностью не обращать внимания на неприятности и проблемы.

Люди вокруг нас, не умолкая, обсуждали происходящее, их голоса сливались в неразборчивый гул.

В южной части Педимент-Стрит был небольшой двор, где останавливались машины, привозившие все необходимое в местные богадельни и ночлежные дома. Здесь уже стояло несколько моторных экипажей — в основном, грузовых — но среди них примостилось элегантное ландо с сервитором на водительском месте.

Когда мы подошли ближе, дверца изукрашенного экипажа распахнулась и я увидела Лукрею. Она неистово замахала испачканными краской руками, подзывая нас.

— Падуя! Падуя! Иди скорее! — крикнула она.

Мы побежали к машине. На ходу я включила манжет. Мне совсем не хотелось тревожить Лукрею своим присутствием — она и так выглядела довольно взвинченной.

Рядом с ней я увидела знакомую небритую хищную физиономию Констана Шадрейка.

— А вот и моя девочка! — объявил он, вынув изо рта папиросу с лхо, чтобы сказать это.

— Где Юдика? — спросила я, обращаясь к нему.

— Кто? — не понял он, нахмурив брови.

— Ну, тот красивый парень, — пояснила Лукрея. — Друг Падуи.

— Ах, этот… — беззаботно произнес Шадрейк, — Он ушел. А теперь, мои дорогие, нам пора. Здесь слишком много народу.

— Мы должны подождать его, — настаивала я.

Шадрейк взглянул на меня.

— Мы приехали сюда за тобой, моя прелесть, — ответил он. — Здесь небезопасно. Нам действительно пора. Радость моя, потратив столько сил на твое спасение, мы не можем себе позволить потерять тебя снова.

Я бросила взгляд на Лайтберна.

— Он сказал, вы нашли меня с помощью своего зрительного стекла, — сказала я Шадрейку. — Это было очень мудро с вашей стороны.

Он пожал плечами, словно говоря: «Ничего особенного, пара пустяков».

Я протянула руку. Шадрейк заметно помрачнел.

— Стекло! — потребовала я.

Он с явной неохотой протянул его из машины.

Я взяла вещицу. По-моему, я впервые держала ее в руках. Она была удивительно тяжелой. Я подняла стеклышко и посмотрела на базилику.

Меня охватило странное чувство. Казалось, свет корчился и изгибался внутри старого стекла; от этого меня замутило. Я видела мир, но он был искажен и исковеркан. Углы казались неестественными, а линии — искривленными. Размеры и пропорции казались странными, столь же непривычно выглядели цвета. Все вокруг выглядело затуманенным, неестественно-тусклым, даже солнечный свет казался, затемненным, словно испачканным. Я видела странные лучи и ореолы, — особенно вокруг дымных столбов, поднимавшихся с пострадавшего здания, на которое особенно неприятно и тревожно было смотреть.