На бегу я выхватила мою серебряную булавку.

— Кто здесь? — крикнула я. — Покажись. Если ты просто ребенок — я тебе ничего не сделаю.

Снизу донесся смех, громкий музыкальный аккорд, потом — звук аплодисментов.

Я отвела занавеску и вошла в мастерскую. Все выглядело так, как раньше.

— Э-эй, — снова позвала я.

Стеклянные бутыли и фляги на одной из столов едва заметно вздрогнули, словно кто-то только что прошел мимо стола и наступил на старую, прогибающуюся половицу.

— Выходи! — потребовала я. Мои пальцы крепче обхватили изогнутую булавку.

Никто не ответил. Снизу снова донеслись смех и музыка. На этот раз вступил барабан.

Я нагнулась и заглянула под столы, но все пространство под ними было заставлено круглыми коробами и ящиками — так что невозможно было ничего разобрать.

И тут я снова услышала смех. Приглушенное ликующее детское хихиканье.

Я быстро выпрямилась.

— Где ты? — спросила я.

Я двинулась вдоль скамьи, пока не увидела дверь, ведущую в соседнее помещение.

— Где ты? — снова произнесла я.

Смех повторился.

Еще шаг. Я услышала легкий деревянный скрип и резко обернулась.

Крошечная фигурка появилась из-за скамьи и встала передо мной. Глаза существа, очень большие и очень яркие, невинные и изумленные, не мигая смотрели на меня. Оно улыбалось. Ростом оно было мне чуть выше колена.

Но это был не ребенок.

И оно было не одно. Вторая фигурка, практически неотличимая от первой, возникла у другого конца скамьи. Широко улыбаясь, они начали приближаться ко мне с противоположных сторон.

Это были куклы для выступления чревовещателя, которых я видела в витрине торгового дома «Блэкуордс» — мальчик и девочка. Их глаза — стеклянно-блестящие, устремленные в одну точку, неотрывно смотрели на меня. Их щечки нежно розовели. Рты с легким деревянным постукиванием открывались и закрывались, словно они пытались что-то сказать.

В руках у обоих были маленькие острые ножи.

Они были всего лишь неодушевленными предметами. Я отлично понимала это: передо мной лишь деревянные куколки, настоящие марионетки, управляемые разумом телекинетика. Я отключила мой манжет, чтобы нарушить связь с контролирующим их разумом, разорвать направляющие их нити.

Но они не упали на пол. Они бросились на меня.

Кукла-мальчик добежала до меня первой. Покачиваясь, словно младенец, едва научившийся ходить, он преодолел разделявшее нас расстояние и накинулся на мои ноги, нанося беспорядочные режущие удары своим игрушечным ножом. Его рот открывался и закрывался с деревянным пощелкиванием. Правильнее было бы говорить об этом создании в среднем роде — ведь оно было всего лишь куклой. Но, несмотря на явную игрушечность его слишком большой головы, несмотря на гладкую деревянную поверхность, белую краску, окрашенные розовым щечки, несмотря на волосы, нарисованные черным лаком и тонкие щели по бокам от рта, я не могла отделаться от чувства, что это был «он».

У него был даже язык — маленький деревянный язычок, выкрашенный красным — я видела, как он покачивался на тонком стерженьке, когда его рот открывался с легким стуком. Его стеклянные глаза поворачивались в глазницах, когда он смотрел на меня.

Кажется, я вскрикнула от отвращения, когда он напал на меня. Это существо казалось отвратительным и противоестественным — настоящий ночной кошмар лежащего в лихорадке ребенка. Я отшвырнула его пинком, носок моего ботинка врезался кукле в грудь и отправил ее в полет через всю мастерскую. Он шлепнулся на пол, покатился кубарем и остался лежать — его тельце было согнуто пополам, ножки лежали поверх лица. Я видела его крошечные башмачки — отлично сделанные остроносые мужские штиблеты.

Но тут он дернулся, неловко перевернулся и поднялся. Чтобы встать на ноги, он должен был опереться на ручки. Он походил на ребенка, который учится стоять.

У меня не было времени, чтобы полностью ощутить весь ужас происходящего. Кукла-девочка тоже устремилась ко мне. Она двигалась гораздо медленнее «мальчика», потому что должна была одной рукой подбирать длинную юбку своего роскошного платья со шлейфом. Я отлично понимала это и даже могла бы посочувствовать ей. Я отпрянула назад, когда маленькая леди нанесла удар своим ножом. Кажется, я снова непроизвольно вскрикнула от отвращения. Они были такими маленькими, что мне казалось — я дерусь с животными. Ее внешность пугала: немигающие глаза, угрожающая ухмылка. На раскрашенной головке леди красовался шиньон из настоящих волос. В ее ушах сверкали крохотные сережки.

Я отступала назад, огибая край стола. От нашего поединка — а это был именно он — половицы тряслись, и все фляги, чаны, стаканы, которыми были уставлены столы для смешивания красок, дрожали и звенели.

Пускать в ход руки было бессмысленно. Кукла-девочка была слишком низкой мишенью для моей серебряной булавки. И, кроме того — какой вред могла бы нанести булавка ее деревянной груди?

Я видела, что мне придется тянуться очень далеко и что есть опасность потерять равновесие, если я попытаюсь ткнуть ее булавкой. Она же, атакуя, целилась мне в голени и колени. Я продолжала отпрыгивать и уворачиваться от выпадов. Один раз она попала в меня, но складки моих юбок отклонили удар.

Мне нужно было оружие получше. Я споткнулась и оперлась на ближайший стол. От этого движения пара бутылок упала, одна из них покатилась, упала на пол и разбилась вдребезги, подняв в воздух облачко синего порошка. Не в силах отвести взгляд от прыгающей вокруг моих ног, наносящей удар за ударом куклы, я отчаянно пыталась нащупать на столе что-нибудь подходящее. Моя рука переворачивала бутылки, роняла фляжки, шатала стаканы с торчавшими из них кистями и шпателями для смешивания красок. Наконец я нашарила небольшую плоскую стеклянную бутылку и запустила ею в куклу.

Бутылка отскочила от ее головы, раздался треск дерева — это заставило ее отступить на пару шагов. Удар слегка свернул ей голову на сторону, так что она должна была поправить ее, чтобы смотреть прямо на меня. Стеклянные глазки сначала разбежались в разные стороны, а потом — завращались в орбитах и сфокусировались на мне. Они оставались в таком положении, пока она ставила голову на место, чтобы стоять со мной лицом к лицу.

Я схватила другую посудину и швырнула ее. Кукла наклонилась и емкость просвистела у нее над головой. Первая бутыль осталась цела. Она просто упала и покатилась по полу. Вторая — я вложила в бросок больше силы — разбилась о ножки соседнего стола; в воздух поднялось облачко желтого пигмента.

Я схватила третью бутыль, швырнула ее, потом — четвертую, за нею — пятую; я подхватывала их и бросала в куклу-девочку, чтобы держать ее на расстоянии. Миски и бутыли летели мимо, то с одной стороны от нее, то с другой. Она старалась увернуться, наклонялась туда-сюда всем тельцем. Посудины взрывались, падая на пол — маленькие гранаты, начиненные сухой краской — окрашивали пол и поднимали в воздух облачка цветного дыма. Третья бутыль задела ее плечо. Четвертая попала ей прямо в грудь, так что она уселась на пол. Это дало мне шанс для удара ногой — и я воспользовалась им, с порядочной силой отправив куклу на другой конец помещения. Она пролетела над дальним столом, сшибая с него бутылки и керамические миски — и покатилась дальше, пропав из поля зрения.

Тем временем, мальчишка вернулся и ковылял ко мне. Я запустила в него посудиной для смешивания красок. Стеклянная чаша, наполненная ярко-красным порошком, ударила его в лицо и разлетелась вдребезги, покрыв его лицо и плечи алой пылью. Он потряс головой — движение было жутковато-человеческим — чтобы стряхнуть ее, но она полностью покрывала его лицо и сгубила воротник и плечи его бархатного костюма. Деревянные веки щелкнули, смаргивая пыль. Потом стеклянные глаза уставились на меня так же неотрывно, как раньше, блестя на багряном лице.

Я отступила назад и увидела муштабель, лежащую на одном из столов среди емкостей для смешивания красок. Она была примерно метр длиной, а мягкая подушечка на одном конце позволяла художнику опираться на нее во время работы, чтобы рука не дрожала от напряжения и это не повредило бы его живописи.