Лайтберн перевел меня через Лунар-Стрит, большой бульвар, пересекавший район Парасхой, и мы двинулись дальше, в сторону У`гольников. Мы с ним дали большого крюка по окрестностям. Деревья за черной оградой Парка Парасхой перешептывались под рущащимися сверху струями ливня.

— Ну вот. Пришли, — произнес он.

Мы пересекли широкую магистраль, миновали пару магазинов или складов, чьи окна были плотно закрыты ставнями, и освещенную изнутри таверну. На противоположной стороне мощеного двора располагалось большое старинное здание. Оно было построено в классическом Орфеанском стиле, с колоннами и портиком. Окна на фасаде выполняли лишь декоративную функцию. Здание, казалось, уже давно было заброшено. Слои затвердевшей грязи и длинные цепи наглухо запечатывали двери. Это было мертвое место. Оно походило на закрытую коробку, скрывающую неизвестное содержимое.

— Это здесь? — не поняла я.

Он кивнул и мы направились к дверям, поднялись по выщербленным ступеням и прошли под портиком. С каменного бордюра падали капли дождя. Пахло сыростью и тряпьем, из которого бездомные нищие обычно устраивают себе гнезда для ночлега.

Лайтберн подошел к дверям и снял ржавые цепи, накрученные на ручки. Потом уперся плечом в одну из дверей и начал толкать, пока постепенно она не открылась настолько, что мы смогли пробраться в образовавшуюся щель.

Когда-то здесь было госпиталь — больница, где проходили практику ученики Колледж Медикае. Она была закрыта уже около шестидесяти лет. Мы прошли по мрачной прихожей и оказались в огромном помещении с плиточным полом, заваленном старыми, покрытыми плесенью книгами и разрозненными страницами из историй болезни. Две обширные стены были сплошь увешаны тысячами групповых пиктов, каждый из которых изображал выпуск студентов-медиков. От пыли и грязи на пиктах уже невозможно было различить ни одного лица. Рядом громоздились три кучи сваленных друг на друга отсыревших, гниющих стульев. Возможно, здесь было что-то вроде зала для посетителей, или общая аудитория, в которой студенты собирались во время вручения дипломов.

Лайтберн прошел вдоль стены, считая стоявшие там каменные урны. Дойдя до четвертой, он сунул руку внутрь и извлек маленький прибор слежения.

— Так она узнает, что мы здесь, — произнес он и включил прибор. На его поверхности взволнованно замигал маленький зеленый огонек.

— И долго нам ждать? — спросила я.

— Теперь я знаю не больше твоего, — ответил он.

Мы ждали. Здесь было неприятно темно и сыро. Я слышала, как дождь барабанит по крыше и более отчетливое постукивание, с которым капли воды падали внутрь помещения сквозь трещины в черепице. Я думала, сколько жизней было спасено в этом здании за долгие века. Сколько медиков здесь обучили и выпустили в мир? И скольким людям они помогли, позволив им идти по жизни дальше, чтобы защищать и менять к лучшему Империум?

Я думала, что, невзирая на старческую немощь и упадок, это здание, возможно, спасет и мою жизнь.

Я думала, что скажу Мэм Мордаунт, когда она появится здесь. Я думала, кто еще из Зоны Дня смог спастись в ту ужасную ночь. Я обнаружила, что по-настоящему взволнована мыслью о том, что увижу их снова. Они были моей жизнью — жизнью, в которой все было понятно. Я спрашивала себя, были ли это обычные дружеские чувства, воспоминание об обещании безопасности, которому я доверяла так долго. Или это была коварная уловка Когнитэ, призванная вернуть к жизни мою верность, пока я ожидала встречи с ними?

Неужели во мне действительно было столько от Когнитэ? Или такова была глубинная суть моей натуры? Несмотря на все мои попытки уверить себя в обратном, я чувствовала, что едва ли смогу легко отказаться от этих чувств, когда придет время.

Но у меня, вне всякого сомнения, были кое-какие козыри, благодаря которым я могла представлять некоторую ценность для Когнитэ. Я была полезным активом. Я могла рассказать им как минимум о двух операциях Инквизиции, сообщить о некоторых особенностях их личного состава и их планах, кроме того я могла поведать о Блэкуордсе, об Экклезиархии и их крайне неблагоразумном союзе с Космодесантниками Хаоса, об Элаис Каторз, бывшей Гло, ее потустороннем доме на границе миров и злодейских замыслах Детей Императора.

Во время моего бегства, моей Хаджры, во время моего импровизированного возвращения назад, к предыдущим заданиям и прежним ролям я узнала много всего, что могла бы использовать как рычаг воздействия, чтобы обеспечить собственную безопасность.

Я прошлась по помещению. Лайтберн не спускал с меня глаз. Он, похоже, тоже нервничал.

Я дошла до двери в дальнем конце зала и отворила ее. Он следовал за мной. За дверью оказалось весьма примечательное помещение. Это был анатомический театр госпиталя. В обширной палате были расположены шесть концентрических платформ для зрителей, обрамленные резной балюстрадой из налового дерева — они уступами спускались вниз, к месту на нижнем уровне, где располагалась операционная. Здесь, внизу, где мы стояли сейчас, профессора проводили анатомирование и другие медицинские демонстрации, предлагая их вниманию студентов, заполнявших поднимающиеся вверх галереи.

С потолка капала вода. Мертвые тела разбирали здесь на части во имя науки, для совершенствования знаний о человеческой природе. Это напомнило мне о том, что за спасение множества жизней в этом госпитале пришлось заплатить смертью. Случалось, что пациенты умирали в больнице — и тогда их тела попадали сюда, чтобы стать источником новых знаний. Только из смерти может появиться новая жизнь. Только из жертв вырастает будущее. Иногда нужно отказаться от того, что драгоценно — ради еще более великих благ.

После множества ролей, для которых меня воспитывали и учили — и которые я сыграла, от моего разума не укрылась вся ирония этого момента: моя встреча с давними знакомыми должна была произойти в заброшенном театре.

— Она здесь, — произнес стоявший у меня за спиной Лайтберн.

Я посмотрела вверх и увидела, как она спускается по деревянным ступеням с верхней галереи. Мне показалось, что я слышу тихий шорох дорогих, тонких, как паутина, шелков.

— Реннер, это не она, — сказала я.

— Да нет же, — настаивал Проклятый. — Это и есть та женщина, которая потребовала, чтобы я принял этот обет. Ее зовут Эвсебия, и она сказала привести тебя сюда.

Но это была не Эвсебия Мордаунт. Я выхватила мой лазерный пистолет и сняла его с предохранителя. Лайтберн смотрел на оружие в явном замешательстве. Он пытался обмануть меня, или сам был обманут — видя его изумление, я склонялась ко второму.

Женщина спустилась на нижний уровень и оказалась лицом к лицу с нами.

— Не подходите, — предупредила я, наставив на нее пистолет.

— А то — что? — поинтересовалась Пейшенс Кыс. — Убьешь меня еще раз?

Она была прекрасна — так же прекрасна, как в моих воспоминаниях о той ночи на чердаке Зоны Дня, когда я знала лишь ее имя — Тарпа и звание — Сестра. Она была высокой, ее стройная атлетическая фигура была словно в ножны заключена в идеально подогнанный, облегающий, как перчатка, костюм из коричневой кожи. Зеленые глаза над высокими острыми скулами горели так же яростно, как прицельная оптика визоров Смертника. Ониксово-черные, словно Древняя Ночь волосы были собраны в плотный узел, который удерживала единственная серебряная булавка.

— Опусти оружие, Бета Биквин, — произнесла она. — Нам самое время поговорить.

— Так это не та женщина? — спросил Лайтберн.

— Нет, — бросила я.

— Я не хотел тебя обманывать, клянусь! — выкрикнул он, судя по голосу, он был неподдельно расстроен.

— Знаю, — ответила я.

Лайтберн выхватил свой револьвер и шагнул к женщине.

— Как вы могли? Вы играли со мной! Использовали меня! — рявкнул он.

— Хватит, — произнесла Кыс. — Опустите оружие. Оба. Я не шучу, Бета. Обычно я не говорю подобное людям, которые пытаются меня убить.