Только Отец выводка, раздутый патриарх Подцеркви, не подпал под влияние слов новоприбывшего. Он лишь изгибался и мяукал, слишком пресыщенный, чтобы отреагировать разумно, тем психическим пиршеством, что конгрегация невольно ему устроила.
Скрытный и паразитический, рыскающий в злобном голоде под замёрзшими улицами купола-улья Гариал-Фола, сжимая оружие и кривые когти, культ Небесной Матки зашуршал и зашевелился с растущим шёпотом согласия со словами Арканниса.
Некоторое время спустя, получив указания, собрание разошлось.
Выдержка вторая:
Раздел II («Чтобы вы могли узнать нас»), «Примации: Клавикулус Матри»
По человеческим меркам мы — поразительная порода. Наше происхождение есть наша жизнь, и наша жизнь не принадлежит нам. Мы с готовностью отдаём её ради Матери и таким образом заслуживаем себе место рядом с Ней.
Если мы должны умереть — пусть, мы умрём. Если мы должны страдать — пусть, мы будем страдать. Небесная Матерь останется. Навсегда. Она разбрасывает свои семена впереди себя — предвестников своего пришествия, разносчиков своего божественного замысла. Она сеет. Она множится.
И тогда мужчина, или женщина, принимает семя. Друзья, сверстники, коллеги — они назвали бы это «заражением», если бы узнали. Носитель семени отмечен.
Он, или она, теперь контагий, облагодетельствованный плотским семенем. Всё ещё человек — по большей части — но уже более простой. Очищенный желанием служить. Небесная Матка наделяет своих носителей Целью — даром, невозможным для иссохшего Бога-Трупа.
Носитель размножается. Он берёт женщину, или она берёт мужчину. Находясь во власти инстинктов, они не могут даже понять своего единения: они очищены простотой своих стремлений. Свить гнездо. Плодиться. Размножаться. Их ребёнок уже не человек.
Мы поразительная порода, да.
Мы — раса евгенического слияния. Наш мир — это царство сочетаний: смеси, перетекания, смешения. Ни то и ни другое, мы — божественные полукровки.
Гибриды, все.
* * *
— Это твоих рук дело! Ты пригласил его сюда, так? Я просмотрела записи передач.
— Я и не собирался этого скрывать. Хотя мог бы.
Гхейту голоса казались натянутыми — та часть психического обмена, что наполняла комнату. Архимагус Иезахиль — первая среди магусов культа — гневно наставила палец на магуса Крейсту и поджала бескровные губы. Одинокая прядь волос, эбеновой волной спадавшая с депилированного черепа, скользнула по мантии цвета нефрита, прикрывающей плечи.
— Ты забываешься, Крейста! — она яростно выплёвывала слова. — Не тебе принимать подобные решения!
— Я не забываюсь, — голос Крейсты звучал спокойно и контролируемо. — Просто я боялся, что без моего вмешательства вопрос останется открытым.
— Какой вопрос?
Магус вздохнул и опустил плечи:
— Вопрос о несостоятельности наших действий, которая болезненно очевидна. У меня нет ни времени, ни желания проявлять неповиновение, но… я не стану потворствовать умышленному неведению. Совет закрывает глаза на неудачи, притворяясь будто их просто нет. Я не могу позволить этому продолжаться, архимагус. Я решился на это, чтобы помочь нам, а не подрывать ваш авторитет. Я подобными делами не занимаюсь.
Гхейт огромной фигурой притаился в противоположном конце кабинета хозяина, тщательно делая вид, что разговор его не интересует. Магусы стояли друг напротив друга в ореоле нездоровых отсветов угольной жаровни, потрескивающей в углу.
Гхейт служил личным помощником Крейсты с тех самых пор, как вышел из детского возраста. Тем, что питал больше уважения к личностям, составляющим Церковь, нежели к самой Церкви как сообществу, он был обязан по большей части своему хозяину. Морщинистый старик был нетипично прагматичным примацием, требовавшим от своих воспитанников развитой логики и образованности наравне с животной агрессивностью. В любом другом маелигнаци начала созидательного разума были приглушены, заменены беспрекословным подчинением и послушанием целям общины, ведомой псионическим резонансом с Советом.
Для них, по собственным размышлениям, Гхейт выглядел необычным. Результатом порока развития, генетического дефекта, эмбриональной мутации. В нём человеческая часть наследственности тайно одарила разум способностью к воображению и непослушанию, к реакциям, находящимся за гранью биологических критериев инстинкта. Гхейта не уничтожили, как только его индивидуальность проявила себя, лишь благодаря Крейсте, который высоко ценил уникальность — обычно дозволенную лишь примациям магусам.
На службе у Крейсты Гхейт — в обход всех церковных правил — научился расшифровывать и создавать так похожие на паучков буквы, из которых состоят слова, и даже постиг начала скриптологии Подцеркви. Он был очень многим обязан своему хозяину.
Иезахиль, недовольно кривя губы, прошипела:
— Это нарушение субординации! Тебя следует высечь!
Несмотря на то, что женщина была выше рангом, Гхейт почувствовал, как под неровной мускулатурой на плечах вздуваются жилы. Он подчинялся Церкви и совету примациев беспрекословно, но не мог допустить, чтобы его хозяину причинили вред.
— Делайте, что хотите, — ответил Крейста, пренебрежительно отмахнувшись. — Теперь уже поздно. Он здесь. Вся эта злоба ничего не изменит.
Гхейт позволил мышцам расслабиться. Даже отделённый от собеседников задымлённым пространством комнаты, он видел, что Иезахиль побеждена. Её плечи невольно опустились.
— Тогда я надеюсь, ты доволен, — вяло бросила она. — Ты призвал постороннего в нашу конгрегацию — одна лишь Матерь знает, кого он приведёт за собой. Может быть, он шпион, мы ведь ничего о нём не знаем.
— Его репутация идёт впереди него, архимагус.
— Ты считаешь, что это имеет какое-то значение? Ты просто дурак, Крейста.
— Он не шпион! Элюцидиум наши союзники! Разве вы этого не видите?
— Всё, что я вижу — это щёголя, разодетого в… в павлиньи наряды Иссохшего Бога!
Крохотные волоски на загривке — рудимент, доставшиеся Гхейту от человеческих родителей — вздыбились от дуновения холода. Пока он разворачивался, чтобы разглядеть причину дискомфорта, из-за его плеча раздался резкий голос. Гхейт замер.
— Значит, вы не слишком внимательно смотрели, — произнёс кардинал, с застывшим выражением ястребиного лица входя в затхлую комнату. Мантия тянулась за ним по плитам пола, словно след гигантского слизня.
Иезахиль великолепно справилась с чувствами.
— Арканнис, — произнесла она ледяным тоном, — не пристало столь… почётному гостю опускаться до подслушивания…
Кардинал улыбнулся, его холодные черты скривились в почти убедительной пародии на веселье.
— О, архимагус, уверяю вас: если бы я имел такую склонность, я бы подслушивал ваши разговоры прямо с орбиты, — его глаза сверкнули. — Увы, я здесь, чтобы поговорить с магусом Крейстой, а не потворствовать вашим неврозам.
Архимагус зашипела, сжав кулаки.
— Тебе стоит научиться уважению, — её поведение напомнило Гхейту кошку, которая, ощутив угрозу, вздыбила шерсть и выгнула спину. — Здесь старший магус — я.
— А вам, дорогуша, стоит научиться понимать, когда ваших силенок явно маловато.
С другого конца комнаты Гхейт видел, как похолодело лицо Иезахиль, превращаясь в ледяное копьё гнева.
— Ты так думаешь? — прошелестела она.
Гхейт понял, что она делает, всего на долю секунды позже, чтобы успеть собраться.
Вокруг архимагуса всколыхнулся воздух, вибрирующий поток псионического разрушения, хлынув из мрачных глаз женщины, заполнил комнату. Гхейта отбросило к двери. Моментально оглушённый, он пытался проморгаться от вспышек в глазах. Даже Крейста пошатнулся на месте, чуть слышно застонав.
Кардинал, который принял на себя всю тяжесть яростного нападения не моргнув и глазом, весело хмыкнул.
