— У моего клиента назначена встреча с господином Голиасом, и леди очень спешит, — дипломатично заявила Мадлен.

— Потребовалось мое присутствие?

Они все обернулись и увидели, что из соседнего зала выходит Хайэм Голиас, его роскошный халат бесстыдно расстегнут. За ним с виноватым видом следовали две женщины, аристократки, судя по их увеличенным с помощью имплантантов губам и обилию косметики, одетые лишь в костяные корсеты.

— Господни Голиас, это я, профессор де Медичи, а это леди Фелис Селемина.

— Конечно, как я мог забыть такое прекрасное лицо! — рассмеялся Голиас, входя под свет люстр.

Он был утонченным джентльменом, ему было уже далеко за семьдесят, но он отлично сохранился благодаря своему роскошному образу жизни и в немалой степени приему средств омоложения. Он был высоким и широкоплечим, с наращенными с помощью химических средств мышцами и длинной гривой серебряных волос. Его лицо было если не красивым, то слащаво самоуверенным, с высоким лбом и суровой линией челюсти. Хотя он не был бойцом, но испытывал типичное для аристократа восхищение риском и приключениями, и вытатуировал на животе эмблему некоего не слишком известного полка Имперской Гвардии. Конечно, Голиас никогда не служил в Гвардии, человек его положения не обязан был служить, но это определенно возбуждало интерес у женщин.

— Я удивлена, что вы помните меня, господин Голиас, — сказала Мадлен. Она чувствовала, что ненавидит его, но в то же время покраснела.

— Я удивлен, что вы могли решить, будто я вас забыл. А это, это Фелис? У нее такой прекрасный изгиб спины. Если бы все мои покупательницы были так сложены! — сказал Голиас. Он оценивал женщин, как антикварные проиведения искусства, или, может быть, как домашних животных на аукционе.

«Отвратительно. Невыносимо отвратительно».

Мадлен вздрогнула, в смущении приложив руку к покрасневшей щеке. Она не ожидала, что ее мысли будут столь очевидны. Столь откровенное поведение чрезвычайно нарушало нормы этикета.

«Все в порядке. Я понимаю, что вы хотите сказать. Если бы я не так сильно ненавидела его за его самоуверенность, его богатство, его низменные вкусы…»

Хлопнув в ладоши, Голиас дал знак гостям, что празднование окончено. Они выходили, нетвердо держась на ногах, направившись искать другие обители порока.

— Мы можем обсудить дела в более конфиденциальной обстановке? — застенчиво спросила Селемина, играя именно ту роль, которую Голиас ожидал от нее.

— Это зависит, миледи, от того, какие именно дела вы хотите обсудить, — Голиас рассмеялся пугающе вкрадчивым смехом.

Росс и его офицеры работали день и ночь. Многое нужно было сделать. Планы операции создавались и забраковывались, координировалось время, и в пепельницах скапливались горы окурков. Росс никогда полностью не понимал тех мелочей и деталей, которые и составляли основу оперативного искусства, даже то, в каком порядке войска должны осуществлять марш.

Тройные солнца никогда не заходили на Холпеше, и время отмечалось регулярностью газовых атак.

Почти каждый час в траншеях раздавались сигналы оловянных свистков. Солдаты доставали из вещмешков неуклюжие противогазные маски и натягивали их на лица. Клубящиеся массы коричневато-желтого газа и ползущие по земле завитки горчичного цвета, накатываясь с востока, наполняли траншеи. Отравляющее вещество представляло собой концентрированный стернит, и движение только усиливало его действие. Вместо этого солдаты оставались на своих позициях, позволяя густым облакам газа осесть. Газовые атаки происходили так часто, что гвардейцы часто почти не обращали на них внимания, продолжая играть в карты или чистить оружие.

Разумеется, Россу было трудно разрабатывать тактические детали и обсуждать план операции, глядя на карту через мутные линзы противогаза, но он справился. Он справился, потому что знал, что надо делать, с той самой минуты, когда увидел, какие солдаты оказались под его командованием. Они были слишком деморализованы неподвижным сидением на позициях, погибая под вражеским огнем. Необходимо было наступление, удар всеми доступными силами по удерживаемым противником высотам Магдалы. Росс собирался дать им то, в чем им так долго отказывал слишком осторожный штаб Кабалеса. Он поведет их в бой. На личном уровне это было именно то, что ему нужно, чтобы занять мысли, пока остальные агенты его оперативной группы работают с подпольной сетью торговцев артефактами. Это дало ему цель после событий на Кантике.

Сам бой обещал быть очень тяжелым. По сведениям майора Арвуста, географические особенности, расположение противника и силы и средства кантиканцев не оставляли им слишком много возможностей выбора. Противник окопался в предгорьях, до его позиций предстояло преодолеть примерно четыреста метров по ничейной земле.

В магнокуляры Росс видел большое количество бронетехники на позициях противника: легкие танки, танкетки, бомбарды и «Василиски», в основном стоявшие в выкопанных укрытиях. Металлический блеск их башен под камуфляжными сетями напоминал железные гвозди, воткнутые в землю. Их будет трудно выбить оттуда, и Броненосцы едва ли ожидают, что осажденные имперские войска могут предпринять контратаку. Это предположение Росс и был намерен максимально использовать.

Эти машины могли вести огонь со смертоносной эффективностью со своих позиций на высотах, но Арвуст и Прадал были уверены, что они окажутся уязвимы для хорошо организованного наступления пехоты. Росс был склонен согласиться с ними хотя бы из-за одной их уверенности.

С этой целью Росс назначил для атаки объединенные роты 7-го полка легкой кавалерии и 22-го уланского, оставив части 9-го и 16-го пехотных полков в траншеях в резерве. Таким образом, в атаке должно было участвовать меньше четырех сотен гвардейцев — численное соотношение было не в их пользу. Но эти гвардейцы были элитой кантиканской кавалерии. Особенно высокую боевую репутацию имели уланы. Кантиканской Колониальной Гвардии не хватало бронетехники по сравнению с другими полками Имперской Гвардии, и уланы заполняли разрыв между пехотой и техникой. Главным назначением легкой кавалерии было сопровождение немногочисленных кантиканских танков в качестве мобильной пехоты, а уланы были ударными частями.

В частности, уланы носили на груди гранатные сумки, наполненные гранатами. На своих девятисоткилограммовых боевых конях они мчались на вражеские боевые порядки, осыпая противника градом гранат.

К несчастью, будучи отправленными в траншеи, кантиканские кавалеристы расстались со своими скакунами в Мантилле. Росс попытался вернуть столько коней, сколько смог. По вокс-связи он потребовал вернуть коней, но ему сообщили, что из нескольких тысяч хорошо обученных кавалерийских лошадей, оставшихся в Мантилле, сотни были забиты на мясо для празднеств аристократии. Росс встретил эти новости серией отборных ругательств и весьма серьезных угроз благополучию всей аристократии Мантиллы.

После того, как его гнев немного остыл, они пересмотрели план. Наступление на высоты Магдалы будет проводить смешанными силами пехоты и кавалерии. Под прикрытием дождя части 7-го и 22-го полков атакуют предгорья Магдалы, каждый солдат возьмет столько подрывных зарядов, сколько сможет нести. Их целями станет вкопанная бронетехника, те самые машины, которые обрушивали тонны снарядов на позиции кантиканцев прошлые месяцы. Вследствие нехватки соответствующего снаряжения многим гвардейцам пришлось импровизировать, создавая собственные средства для боя в траншеях с тем снаряжением, которое у них было в наличии.

Имея два дня на подготовку, кантиканцы проявили изобретательность в искусстве нести смерть. Ручные гранаты разряжались и утыкались гвоздями, превращаясь в дубинки, снаряды калибра.68 обвязывались узлами каната, и получались кистени. Самым простым оружием, которое увидел Росс во время последней проверки, был заточенный шанцевый инструмент. Даже тонкие металлические пластины для укрепления стрелковых ступеней в траншеях сбивались в подобия панцирных нагрудников. Процесс изготовления оружия и подготовки к бою наполнил кантиканцев энергией, которой они не чувствовали с самого начала войны.